научных работников.
Академик Т.Д.Лысенко'
11/V- 1948 г.
-------------------
¦ Л-1/497 Ознакомление с этим документом позволяет высказать осторожное предположение, что в этот момент Лысенко уже имел некоторую информацию о реакции Сталина на его письмо и посчитал, что ускорение событий пойдет ему только на пользу. Ускорить же можно было, потребовав в категоричном тоне отставки. Именно такой тон письма Бенедиктову -- совершенно отличный от тона первого письма, показателен. Лысенко уже не унижается, а открыто идет в атаку, обвиняя Ю.А.Жданова в низком научном уровне его доклада, в не-компетентности и даже нечистоплотности. Чего стоят одни упоминания о том, что Жданов, дескать, передергивает цитаты из его статей, или сетования по поводу того, что не проставлены страницы его работ, откуда Жданов брал цитаты, а это, видите ли, лишает читателей возможности текстуального сравнения.
Он, конечно, продолжает настаивать на том, что он -- невинно пострадавший, жертва секретной критики, хотя о каком секрете можно говорить, если Жданов читал свою лекцию нескольким сотням человек, если сам Лысенко слышал ее собственными ушами, и стенограмма её была размножена. Ему стыдно было признаться в том, что он не набрался храбрости войти в зал. Ведь ссылки на то, что ему, Президенту, депутату Верховного Совета СССР, директору института и прочая и прочая, 'не дали билета' на лекцию, даже наивными назвать нельзя.
Впрочем, требование освободить его от должности президента ВАСХНИЛ, направленное Бенедиктову, было уловкой. Административно президент ВАСХНИЛ министру подчинялся, как и вся ВАСХНИЛ подчинялась в первую голову именно ему, но и в бюджете страны была отдельная строка о финансировании этого полунаучного ведомства, и сам Лысенко в номенклатуру министра не входил: его кандидатуру на эту должность утверждало Политбюро ЦК партии. Значит, и снять Президента ВАСХНИЛ с работы министр самолично не мог. Он мог лишь послать запрос в отдел руководящих кадров ЦК, основываясь формально на поданном прошении. Сотрудники отдела руководящих кадров также сами против любимчика Сталина пойти бы не захотели. Поэтому Лысенко рассчитал всё правильно -- не министр Бенедиктов должен был решать это дело, а лично Сталин.
Расчет оказался верным -- Сталин вызвал к себе 'несправедливо обиженного'. По-видимому на этой встрече присутствовал А.А.Жданов -- 20 мая в его записной книжке появилась запись: 'О Лысенко выговор Ю[рию Жданову?]' (7)3. На обороте следующей странички записной книжки Жданов-старший дважды подчеркнул запись 'Кремль Лысенко'. В Кремле располагался кабинет Сталина, сам А.А.Жданов и его сын имели кабинеты в здании ЦК партии на Старой площади, следовательно можно предполагать, что встретить Лысенко в Кремле можно было в кабинете Сталина, и встреча эта (или две последовавшие друг за другом встречи?) произошли в последнюю неделю мая. Занесенные чуть дальше в записную книжку фразы могли принадлежать скорее Лысенко, а не Сталину, настолько характерно они передают мысли 'Главного агронома', постоянно на эти темы витийствовавшего:
'Учение о чистых линиях ведет к прекращению работ над улуч[шением] сортов. Учение о независим[мости] ГЕНа (далее одно слово неразборчиво) ведет к иссушен[ию] практики. Успехи передовой науки, выведение новых сортов и пород -- достигнуты вопреки морганистам-менделистам' (10).
Зачем эти рассуждения о генах и их постоянстве могли понадобиться Лысенко в кабинете главного коммуниста страны Сталина? Разумеется, не только для того, чтобы обрисовать идейные разногласия со своими научными противниками, но и для вполне прозаической цели. У Лысенко оставался последний шанс остаться у кормила власти -- довести до состояния стабильного сорта ветвистую пшеницу, семена которой ему вручил в самом конце 1946 года Сталин. Эта пшеница завладела умом вождя, её нужно было приспособить к условиям погоды и почв СССР, приспособить быстро, воспитать. Ученые, уже знавшие, что гены воспитанию не поддаются, что их надо менять другими методами (физическими и химическими), за задачу срочного приспособления ветвистой пшеницы к российским условиям никогда бы не взялись. Надежда оставалась только на одного Лысенко, а ему мешали проклятые гены и верующие в них вейсманисты-морганисты.
'Сталинская ветвистая'
Сотрудники Лысенко всегда 'умели' подтвердить на бумаге любую из его идей, поэтому результаты 'проверок' великих догадок их шефа всегда сходились с его предначертаниями. Недаром он однажды (уже в пятидесятых годах на публичной лекции в МГУ, на которой мне довелось присутствовать) сказал:
'Я -- такой человек. Что ни скажу, всё сбывается, всё оказывается открытием. Вот подумал, что внутривидовой борьбы нет -- оказалось открытие. Недавно сказал о роли почвенных микробов в питании растений -- опять открытие. И так -- всегда!'
Но одно дело слова, а другое -- реальные урожаи на реальных полях огромной страны. Об этом и поведал в лекции в Политехническом музее заведующий Отделом науки ЦК партии. Жданов не сказал ничего о новом увлечении Лысенко, увлечении еще не проверенном, но уже зажегшем надежду у самого Сталина. И в разговорах, и в письме Сталину Лысенко пообещал добиться такого успеха, равного которому мировая селекция не знала -- увеличить сборы зерна сразу в пять-десять раз с помощью ветвистой пшеницы. Пока идея была в стадии разработки и проверки, говорить о ней на публике было преждевременно. Но Жданов уже не раз просил генетиков, и в их числе Жебрака, дать материалы об этой ветвистой пшенице, естественно не раскрывая перед ними того, зачем ему понадобились эти данные. Генетики же, в том числе и неторопливый Жебрак, выполнять просьбу не спешили.
Взрыв внимания к этой пшенице и неожиданный интерес к ней самого Сталина были типичными для того времени. Снова замаячила перспектива решения сложной и очень актуальной проблемы простым и дешевым способом. Перед войной -- в 1938 году -- на всю страну прогремела весть о небывалом достижении простой колхозницы из Средней Азии Муслимы Бегиевой, которая будто бы получила огромный урожай, вырастив пшеницу с ветвящимся колосом (11). Число зерен в таких колосьях было в несколько раз больше, чем у обычных пшениц, поэтому колхозница и ожидала, что сбор зерна с единицы площади возрастет. Об успехах передовой колхозницы заговорила печать (11). Пшеницу в газетах назвали по ее имени 'муслинкой', а снопик чудо-растения послали в Москву на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Туда же привезли крестьян со всех краев страны, и так получилось, что около снопика Бегиевой как-то остановились два грузинских паренька из Телавского района Кахетии, которых могучий вид пшеницы поразил. Они отодрали от снопика несколько колосьев, на следующий год высеяли пшеницу у себя в колхозе имени 26 бакинских комиссаров, но затем ребят забрали в армию, потом началась война, и о ветвистой пшенице вспомнили только после ее окончания.
В 1946 году из Кахетии в Москву был отправлен снопик ветвистой, и без всякой проверки в Государственную сортовую книгу была внесена запись о сорте, названном теперь 'кахетинская ветвистая' (12). Такая спешка объяснялась просто: семена и снопик показали Сталину -- ему, грузину по национальности, было приятно, что его сородичи сделали важное дело, тем более, что у автора сорта -- Бегиевой дело разладилось, как оказалось, её семена 'выродились', перестали давать ветвящиеся колосья, и, как она ни билась, восстановить ветвистость ей не удалось (13).
В декабре 1946 года Сталин вызвал к себе Лысенко и поручил ему развить успех грузинских колхозников, высказав пожелание, чтобы чудесная пшеница была перенесена на поля как можно скорее (14). Взяв из рук Сталина пакетик с двумястами десятью граммами теперь уже воистину золотой пшенички, Лысенко заверил Вождя Народов, что его поручение будет выполнено, и отправился в Горки Ленинские.
Вот именно этот момент очень важен для оценки личности Лысенко и его поступков. Среди тех, кто знал его близко, чаще всего ходили разговоры о без-граничной честности Лысенко, высокой порядочности в научных, да и в житейских делах. Те, кому довелось познакомиться с ним еще в пору пребывания в Одессе, рассказывали даже о застенчивости молодого Лысенко. Но годы меняют человека, жизнь многому учит и от многого отучивает. Не мог не меняться и Лысенко, особенно оказавшись на верхах. Возможно, раньше он бывал настырен по незнанию, ожесточен вовсе не из-за злобы, а просто потому, что душа горела и искала выхода. Однако теперь настал миг, когда жизнь подкинула ему задачку, решить которую было бы человеку с
