селекционерам. Они заявили вполне серьезно:
'... скрестив два таких сорта, мы обязаны получить сорт яровой пшеницы, лишенный недостатков родителей' (39).
Любой студент-биолог второго года обучения мог бы им разъяснить, что вероятность совмещения желательных генов зависит от их положения в хромосомах, что в ходе скрещивания могут появиться и нежелательные комбинации, почему следует рассчитать заранее, сколько скрещиваний (и никак не меньше!) следует предпринять, за каким количеством потомков надо следить и т. п. Но мучить себя подсчетами Лысенко с учениками не стали:
'После нескольких дней [выделено мной -- В.С.] жарких споров, обдумываний, взвешивания противоречий, одним словом -- вынашивания идеи, был намечен строжайший план работ на два с половиной года вперед' (40).
На то, на что у людей знающих уходили месяцы, а то и годы кропотливых разработок, у лысенковцев ушло всего 'несколько дней'. Зато скороспелая теория, пусть даже рожденная в 'жарких спорах', и методы доказательства этой теории были предельно просты:
'Новый подход к выведению сорта требовал доказательств, и единственным доказательством могло быть только одно -- создать таким путем новый сорт яровой пшеницы, более скороспелый, более урожайный... Сорт надо было создать в кратчайшее время, и Т.Д.Лысенко назначает минимальный срок -- два с половиной года' (41).
Всё. На этом 'теория' кончалась. Подобно ловким обманщикам из сказки Андерсена, новоявленные ткачи могли приступать к изготовлению волшебного платья короля.
'3-го декабря 1932 года, в теплице, в обычных глиняных вазонах [все великое должно быть по форме простым -- В.С.] был произведен посев родительских форм... С 26-го января по 4-е февраля 1933 г. произведено скрещивание' (42).
Однако первый блин, как водится, вышел комом:
'Результаты скрещивания оказались довольно плачевными. От скрещивания '534/1' х '0274' было собрано только 30 зерен' (43).
Число это ничтожно мало, ибо 50 родительских растений должны были дать несколько тысяч семян. Грамотных биологов такой провал наверняка бы насторожил -- либо была ошибка в методике скрещиваний, либо, еще хуже, взятые сорта оказались генетически несовместимыми, либо вкралась какая-то иная ошибка. Но на команду Лысенко эта первая неудача не произвела ровным счетом никакого впечатления. Они уже понимали, что их занятия противоречат азам науки, в особенности генетики, и ни повторять опыт, ни заново начинать работу, учиться скрещиваниям и другим премудростям они не собирались. Законы науки пора было отвергнуть. И не случайно тяготеющий к красивостям стиля Донат Долгушин писал по этому поводу:
'Современная моргановская генетика, призванная быть теорией селекции, ни в коей мере не оправдала себя... И вот, когда в замкнутые двери настойчиво стали стучаться революционные идеи о новом подходе к селекции, встревоженная резким шумом, углубленная в теорию 'наука' собралась с силами, чтобы обрушиться на акад. Т.Д.Лысенко [тогда еще, впрочем, не академика -- В.С.] -- нарушителя ее восторженного покоя... В селекционно-генетическом институте в Одессе, среди шума этой ожесточенной борьбы, под непосредственным руководством Т.Д.Лысенко небольшой сплоченный коллектив работников, воодушевленных одной идеей и непоколебимой верой в победу, преодолевая препятствия и осторожно обходя наиболее трудные места, уверенно и настойчиво шел к намеченной цели: за два с половиной года должен быть создан сорт (44)'.
Объясняя свою решимость порвать с генетикой, Лысенко годом позже, 16 января 1934 года, сказал:
'Я за генетику и селекцию, я за теорию, но за такую теорию, которая, по выражению товарища Сталина, 'должна давать практическую силу ориентировки, ясность перспектив, уверенность в работе, веру в победу'... Вот почему я был против, а в настоящее время еще в большей мере против той генетики, которая безжизненна, которая не указывает практической селекции ясной и определенной дороги' (45).
Словом, 'уверенно и настойчиво идя к намеченной цели', лысенкоистам надо было идти, поспешая: у них ведь был 'намечен строжайший план работ -- за два с половиной года должен быть создан сорт'. Поэтому -- ничтоже сумняшеся 30 'драгоценных' семян высеяли снова, опять в теплице, 17 апреля 1933 года.
Результат опять оказался плачевным -- колосья образовались менее чем на половине растений, но 10 июля всё, что удалось собрать, высеяли снова. Заодно семена перемешали, нарушив важное правило селекции, особенно существенное для работы с частично стерильными растениями: посемейный отбор.
Беды на этом прекратиться не могли: 'от плохого семени не жди доброго племени', и теперь летописец Долгушин зафиксировал новую неудачу: на этот раз -- 'всходы долго не появлялись... некоторая часть семян так и не взошла' (46).
Раз неудачи повторялись из поколения в поколение, весь этот материал следовало забраковать и начать эксперимент сначала. Любой селекционер и просто грамотный биолог сделал бы это непременно и не стал бы далее терять время попусту. Но лысенкоисты не хотели отступать от намеченных планов, хотя у Долгушина вырывается невольное признание:
'По правде сказать, опасность неполучения всходов не была оценена, как нужно, и в последующем нам пришлось раскаиваться в этом' (47).
Ни здесь, ни дальше он так и не раскрыл, в чем же им пришлось раскаиваться и какие меры после раскаяния были приняты. О всех неудачах автор очерка предпочитал говорить вскользь, туманными намеками, лишь сухо фиксируя их. На этом этапе, видимо, для собственного успокоения нарушили еще одно важнейшее правило -- исключили из последующей работы контрольные посевы родительских форм, так что сравнить гибриды с родителями стало невозможно (48). Сколько семян было собрано Долгушин не сообщал, поведав лишь, что с восьмого по двадцатое декабря -- с той же поспешностью -- высеяли около 3 тысяч семян третьего поколения опять в теплице.
'От недостатка ли тепла или света, -- писал Долгушин, -- или же неподходящей влажности воздуха (при паровом отоплении обычно воздух слишком сух), растения заметно страдали, были слабыми и вытянутыми...' (49).
Но, оказывается:
'...плачевный их вид нас особенно не смущал... Мы заинтересованы были в наивозможно быстрой выгонке растений, чтобы до весеннего посева в поле вырастить еще одно поколение гибридов... мы особенно боялись, как бы они не оказались стерильными... Причины стерильности пыльцы нам не были известны. Предполагали только, что дело может быть в недохватке тепла или в недостаточной влажности воздуха, в ином качестве света и т. д.' (50).
Причина их неудач была понятна -- и повторявшаяся от поколения к поколению стерильность пыльцы, и низкая завязываемость семян, и плохая всхожесть, и низкий процент колосящихся растений указывали на генетические нарушения, обусловленные незнанием правил гибридизации. Надо было усвоить азы генетики, а не чураться её, как это постоянно делал Лысенко. Только не пониманием задач и методов генетики можно объяснить его слова, высказанные в 1935 году по поводу пользы генетических знаний:
'В самом деле, чем занимаются генетики и цитологи (если генетику и цитологию взять вместе)? Они считают хромосомы, разными воздействиями изменяют хромосомы, ломают их на куски, переносят кусок хромосомы с одного конца на другой, прикрепляют кусок одной хромосомы к другой и т. д. Нужна ли эта работа для решения основных практических задач сельского хозяйства? Нужна также, как работа дровосека для токарной мастерской' (51).
Ругательства ругательствами, но сейчас совет именно генетика мог бы спасти их от позора. Тем не менее ни Лысенко, ни его друзья никого слушать не желали. Они упрямо шли вперед, снова выращивали из полустерильных семян новые поколения, но чуда не возникало. В четвертом поколении после того, как было получено уже несколько тысяч семян, лысенковцы вынуждены были снова вернуться к двадцати отобранным на глаз семенам. Видимо что-то остановило их от использования всех семян. Но и из этих
