'чистоты'.
Только что тов. Виноградова была у меня, чтобы смущенно сказать мне, что многие из ее 'чистолинейных' линий уже далеко не чисты' (90).
В наблюдениях Виноградовой и Цюпы не было ничего, не известного науке раньше, и ничем их банальные наблюдения не противоречили закону чистых линий: они просто не заметили, что в их условиях происходит переопыление, и, следовательно, должны были принять меры к тому, чтобы растения не переопылялись (надеть на еще не зацветшие колосья марлевые или пергаментные чехлы-изоляторы, как это делают все грамотные специалисты, или разместить посевы так, чтобы риск заноса чужой пыльцы с одного участка на другой был максимально снижен, пересмотреть все ранее имевшиеся 'чистые линии' в их коллекции и отбраковать уже загрязненные и т.д.). И автор письма и его помощница не знали самых элементарных правил получения чистых линий, они, подобно герою пьесы Мольера, не знавшего, что он всю жизнь говорил прозой, ничего не знали о простых методиках проверки линейного материала. Не знали этого и редакторы журнала 'Яровизация', опубликовавшие невразумительные описания М.Цюпы. Кстати, никаких 'цифр чистоты' он так и не сообщил.
Конечно, такой кавалерийский способ решения серьезных научных проблем вызвал возражения у ученых. Вавилов и другие специалисты решили воспользоваться дискуссией на одесской сессии ВАСХНИЛ летом 1935 года и разобрать вопросы, поднимавшиеся необразованными новаторами с немалым апломбом. Это был один из первых случаев, когда Вавилов открыто журил Лысенко за научные заблуждения. Но его слова не произвели отрезвляющего действия, а, напротив, ожесточили 'колхозного академика'.
'Исследователь обязан быть упорным и настойчивым в своей работе. В то же время исследователь должен уметь подниматься выше колокольни разрабатываемого им предмета, иначе из-за деревьев такой исследователь не будет видеть леса, -- заявил он в заключительном слове. -- Многие из выступавших указывали на то, что я недооцениваю науку, другими словами, -- недооцениваю теорию. Науку я ценю и уважаю не меньше любого из сидящих здесь товарищей. В Советском Союзе наука вообще, и, в частности, агронаука ценится несравненно более высоко, чем в капиталистических странах. По заслугам у нас ценятся и люди науки, особенно академики' (91).
Нисколько не тушуясь, он пошел во встречную атаку: обвинил в неграмотности тех, кто 'осмелился' критиковать его -- прежде всего Вавилова и профессоров Г.Д.Карпеченко, Т.К.Лепина, В.Я.Юрьева, Г.К.Мейстера и других.
Эта дискуссия продемонстрировала, что Лысенко уже настроился на вполне определенный лад, что научные аргументы он может игнорировать, хорошо осознавая, что теперь сила в другом.
Призыв Сталина: 'не бояться авторитетов'
Одновременно с кампанией коллективизации Сталин в 1928-1929 годах включился борьбу за создание кадров интеллигенции (92), зорко следил за настроениями среди красного студенчества, не уставал повторять, что нужно смелее браться за решение любых научных проблем без скидок на молодость, отсутствие опыта, невысокую образованность. Он внушал строителям социализма, что чувство преклонения перед авторитетами прошлого -- рудимент буржуазной сентиментальности. Ни авторитеты, ни прошлые заслуги, ни прочие 'ненужные' атрибуты не следует принимать в расчет, учил Сталин. Именно так он высказался на VIII съезде ВЛКСМ 16 мая 1928 года:
'Я знаю, что подымая ярость трудящихся масс против бюрократических извращений наших организаций, приходится иногда задевать некоторых наших товарищей, имеющих в прошлом заслуги... Но неужели это может остановить нашу работу... Я думаю, что не может и не должно. За старые заслуги следует поклониться им в пояс, а за новые ошибки и бюрократизм можно было бы дать им по хребту. (Смех, аплодисменты)' (93).
Эта речь была опубликована в 'Правде', прорабатывалась во всех комсомольских ячейках страны. Разве могла она не зажигать дух тех, кто рвался в командиры, стремился выйти на передовые позиции, искренне верил в правоту выбранного вождями и теперь ими самими пути и в скорую победу над всеми и всяческими авторитетами? Максимализм, свойственный юности, к тому же усиленный недостатком образования, разжигался такими речами невероятно, и самые решительные из молодых, особенно из не наделенных склонностью к самоанализу и природной застенчивостью, прямо-таки воспламенялись от них. В той же речи Сталин утверждал:
'Надо взяться вплотную за организацию крупного общественного производства в сельском хозяйстве. Но чтобы организовать крупное хозяйство, надо знать науку о сельском хозяйстве. А чтобы знать -- надо учиться. Людей же, знающих науку о сельском хозяйстве, у нас до безобразия мало. Отсюда задача создания новых, молодых кадров строителей нового, общественного сельского хозяйства' (94).
Слова о нехватке людей, знающих практику сельского хозяйства и нехватке ученых-аграрников были на деле грубым искажением истины. Именно в России активно разрабатывались многие отрасли сельскохозяйственной науки, о чем речь шла выше. Сталин обязан был знать об этом и как руководитель страны, и как человек, берущийся осуждать отсталость отечественной науки. Но Сталин именно потому разжигал антагонизм к авторитетам у малограмотной молодежи, что понимал суетность надежд встретить ответное чувство у тех, кто хорошо освоил предмет. Вот, например, как он 'лестно' отзывался о науке в известной статье 'Год великого перелома' (опубликована 3 ноября 1929 года):
'Рухнули и рассеялись в прах возражения 'науки' против возможности и целесообразности организации крупных зерновых фабрик в 40-50 тысяч гектаров. Практика опровергла возражения 'науки', показав лишний раз, что не только практика должна учиться у 'науки', но и 'науке' не мешало бы поучиться у практики' (95).
Призывая ученых учиться у практиков, не забывая каждый раз окружать само слово наука кавычками, демонстрируя свое неуважение к ней4 , он не обходился без элементарной подтасовки. Наука не возражала против создания совхозов-гигантов: ученые высказывали тревогу по поводу СПЛОШНОЙ распашки степей, указывали на нарушения экологических связей, уничтожение путей миграции животных, распашку мест гнездования птиц, грубого вторжения в складывавшиеся тысячелетиями цепи взаимодействия видов и на прямую опасность всего этого для человека. Повторим еще раз: сегодня мы знаем, что эти опасения были правильными. И как ни глумился Сталин над учеными, их подход был обоснованным, позиция гуманной, а действия и предложения отнюдь не враждебными государству. Ожесточенность малограмотного человека была плохим советчиком в делах государственных, но эта ожесточенность находила отзвук в сердцах многих таких же грамотеев, имевших страстное желание построить всё заново, кромсая, круша и разваливая старые порядки и законы.
Как Сталин научил лысенок вранью
Ни одно из 'достижений' Лысенко за все годы его последующей деятельности не обходилось без того, чтобы в угоду надуманным схемам он сам или его последователи не фальсифицировали результаты экспериментов, чтобы они не опирались на липовые доказательства 'передовых' колхозников, якобы 'проверяющих и подкрепляющих наши выводы на полях', как твердил Лысенко. Пагубная страсть к перманентному блефованию возникла не на пустом месте, она закономерно следовала из общих тенденций партийной пропаганды тех лет, в том числе из соответствующих выступлений Сталина. Вот краткое описание одного сталинского урока, ставшего на многие годы моральным оправданием любого мошенничества Лысенко и ему подобных.
На XVI конференции ВКП(б) в конце апреля 1929 года партия призвала к еще большему развертыванию социалистического соревнования как средства 'могучего производственного подъема трудящихся масс' (97). Сталин лично включился в число агитаторов за это мероприятие и среди других мер решил усилить печатную пропаганду соцсоревнования, надеясь этим показать, что 'соревнование не очередная мода большевиков, которая должна заглохнуть по окончании 'сезона'... а коммунистический метод строительства социализма на основе максимальной активности миллионных масс трудящихся... Соревнование есть тот рычаг, при помощи которого рабочий класс призван перевернуть всю хозяйственную и культурную жизнь страны на базе социализма' (98).
Признавая, что 'редко можно встретить такие заметки, которые изображали сколько-нибудь связно картину того, как проводить соревнование самими массами' (99), Сталин решил издать большим тиражом
