поручил Герману Мёллеру (будущему Нобелевскому лауреату)7 , работавшему тогда в вавиловском институте в Москве, подготовить вместе с Прокофьевой-Бельговской специальные микроскопические препараты, отражающие важные события из жизни хромосом с тем, чтобы показать их перед началом сессии Лысенко и также сделать красочные картинки на бумаге с пояснениями, чтобы любой человек, посмотрев в микроскоп и увидев препараты с настоящими хромосомами, а затем познакомившись со схематическими упрощенными картинками и прочтя пояснительный текст к ним, мог воочию убедиться в том, как это всё точно соответствует представлениям генетиков.
На приготовление препаратов клеток с нужными сочетаниями хромосом ушло много времени, но и Мёллер и работавшая с ним Прокофьева-Бельговская выполнили просьбу Вавилова: всё было готово к сроку. В фойе здания, где проводилась сессия, установили столики с микроскопами, рядом с ними разложили картинки.
Первым пришел сам Николай Иванович и долго, придирчиво изучал препараты и пояснения, после чего удовлетворительно изрек:
'Ну вот, наконец-то, всё совершенно ясно. Теперь мы сможем им все объяснить!'
Затем столь же придирчиво осмотрел экспозицию также пришедший заранее Николай Константинович Кольцов. И ему всё очень понравилось.
Лишь перед самым началом заседания в фойе появились Лысенко с Презентом и другие 'мичуринцы'. Конечно, Вавилову было неудобно сказать Лысенко -- академику и директору института, что весь этот ликбез был устроен специально для него. Поэтому Николай Иванович, поздоровавшись, деликатно сообщил, что вот здесь его коллеги приготовили любопытные препараты хромосом с пояснениями, и пригласил познакомиться с ними.
Лысенко и Презент от осмотра не отказались: не сняв длиннополых плащей, они присаживались боком к микроскопам, бросали беглый взгляд на пояснительные картинки, неумело тыкались глазом в окуляры микроскопов и быстро переходили к следующим микроскопам.
На весь осмотр не ушло и пяти минут. Дружно хмыкнув, лысенковская компания покинула фойе. Никакие препараты и доказательства их не смутили. Им заранее всё было ясно. В полемике с генетиками они использовали другие аргументы и руководствовались другими целями.
Сессия открылась в декабре 1936 года и с самого начала превратилась в арену настоящей борьбы. В течение полутора недель генетики и в их числе Мёллер и ведущие селекционеры страны выступили против лысенкоизма в целом -- и убожества их теоретической мысли и преувеличений своих практических успехов. Сообщения о выступлениях на сессии ежедневно комментировали главные газеты страны, на ней присутствовал зав. отделом науки К.Я.Бауман, который даже выступил, призывая ученых спорить и искать истину в открытых и честных дискуссиях8 .
Логически свою оборону (а уже приходилось обороняться под напором партийной прессы, дружно нападавшей на 'бесплодных' генетиков и превозносившей огромную пользу от 'мичуринцев') биологи построили разумно. Главные теоретические доклады должны были сделать трое: Вавилов о генетике растений, Серебровский -- о генетике животных, Мёллер -- о теоретической генетике. Затем должны были выступить другие биологи, на частных примерах показав силу методов науки и ее результативность.
Вавилов в своем докладе, помимо детального рассказа об успехах генетики растений, указал на недопонимание лысенкоистами основ науки, привел примеры огромного вклада науки в практику, а генетики в особенности, в развитие селекции. В сущности о том же говорил и Серебровский, который в длинном выступлении постарался доказать, что успехи генетики неоспоримы, что, несмотря на свою сугубую теоретичность, она уже дала много практике и станет настоящей золотой жилой в будущем. Но оба докладчика будущее не определяли завтрашним днем, трезво осознавая, что между раскрытием основных закономерностей и приложением их к селекции еще немало работы. За это и ухватились многие из стана Лысенко. Вот видите, говорили они, обращаясь к широким кругам и в данном зале, и за его стенами, генетики только обещают будущий прогресс, но не дают ничего для сегодняшнего и даже завтрашнего дня. А мы ждать не можем. Как сказал Цицин:
'... ведь в этом гвоздь спора, так как Т.Д.Лысенко доказывает, что генетика в современном состоянии своего развития отстает на несколько лет от быстро растущей, социалистической действительности' (74).
Особое значение могло иметь выступление Германа Мёллера, в котором он рассказал о факторах наследственной изменчивости (генах), о природе мутаций (именно за открытие искусственного вызывания мутаций он получил позже Нобелевскую премию) и темпах мутирования. Конечно, и сама генетика была наукой сложной, и рассказ Мёллера получился далеко не простым, но все-таки он содержал важные указания на нереальность надежд менять гены запросто, по желанию экспериментатора и простым изменением окружающей среды. Именно этот аспект больнее всего задел лысенковцев, и мы увидим, как они принялись нападать на своего американского коллегу.
Н.К.Кольцов, также бывший академиком ВАСХНИЛ, обратился и к лысенкоистам и к их оппонентам с призывом более глубоко вникать в исследуемые вопросы, повседневно учиться, стремиться к познанию истины, а не к жонглированию словами. Кольцов не пощадил самого Вавилова, сказав ему следующее:
'Я обращаюсь к Николаю Ивановичу Вавилову, знаете ли вы генетику, как следует? Нет, не знаете... Наш 'Биологический журнал' вы читаете, конечно, плохо. Вы мало занимались дрозофилой, и если вам дать обычную студенческую зачетную задачу, определить тот пункт хромосомы, где лежит определенная мутация, то этой задачи вы, пожалуй, сразу не решите, так как студенческого курса генетики в свое время не проходили' (75).
Кое-кто из генетиков поступил иначе. Так, Н.П.Дубинин называл ошибки Лысенко заблуждениями и утверждал, что они временны и случайны, так как обусловлены чересчур большим доверием к Презенту, который, собственно, и ответственен за все ошибки своего патрона. Такими речами Дубинин оказывал дурную услугу своей науке. Еще более неприятным было то, что он укорил своих собратьев по науке (главным образом, своих учителей -- Кольцова и Серебровского) за их, как он выразился, 'грубейшие, реакционные ошибки... подчас дискредитирующие науку' (76) и находил ошибки (как он выразился -- 'элементы лотсиантства') даже в вавиловском законе гомологических рядов. Как показало время, эта позиция Дубинина не была быстро преходящим 'грехом молодости'9. Много лет спустя Дубинин вернулся к сессии ВАСХНИЛ 1936 года и повторил дифирамбы в адрес Лысенко, но раскритиковал генетиков:
'Итак, доклады Н.И.Вавилова, А.С.Серебровского и Г.Г.Мёллера на дискуссии не содержали новых идей ни в теории, ни в практике, не указывали путей прямого, быстрого внедрения науки в производство. Выступления этих лидеров опирались на прошлое генетики.
Другой характер имел доклад Т.Д.Лысенко... Он атаковал своих противников с новых позиций, выдвинул несколько принципиальных идей в свете своей теории стадийного развития растений, указал на необходимость пересмотра научных основ селекции, развернуто ставил вопрос о связи науки с производством.
Очевидно, что в этих условиях общественное звучание позиции Т.Д.Лысенко было предпочтительным. Надежды на успех от применения науки в сельском хозяйстве начали связываться с его предложениями. Дискуссия значительно ослабила позиции Н.И.Вавилова и А.С.Серебровского' (77).
Михаил Михайлович Завадовский (он исполнял обязанности вице-президента) -- ведущий в мире специалист в области эмбриологии и индивидуального развития, выступив на сессии, отметил' низкий уровень, на котором ведут свои нападки Лысенко и Презент' (78).
'Язык Щедрина, к которому прибегает Презент, -- сказал он, -- используется тогда, когда нужно убить, а не тогда, когда хотят исправить' (79).
(Это было заявлено смело: не следует забывать, что Сталин тоже говорил и писал в том же презрительно-саркастическом тоне и частенько прибегал к цитированию Салтыкова-Щедрина с теми же целями). Одновременно Завадовский осудил несерьезное отношение многих генетиков к ошибкам Лысенко, видевших в них несущественные и неопасные выкрутасы безграмотного агронома. Завадовский звал генетиков к внимательному анализу именно генетических ошибок Лысенко, к предметному и детальному их разбору, к их публичному, а не кулуарному, как это нередко бывало, развенчанию. Он сказал:
'Генетик, видя в выступлениях своих оппонентов ворох нелепостей, готов пройти с миной пренебрежения к дискуссии, даже мимо того, к чему едва ли он должен и может относиться снисходительно' (80).
