поскольку в соответствии с директивой высшего политического руководства страны был-де выработан план лишь наступательной войны против Германии, то этим и объясняются катастрофические поражения Красной Армии на начальном этапе Великой Отечественной войны. Иными словами, насколько верна концепция превентивной войны Германии против СССР?[245]
Вот что пишет в своих «Воспоминаниях» Г.К. Жуков, с июня 1940 г. командовавший войсками Киевского Особого военного округа, а с января 1941 г. занимавший пост начальника Генерального штаба: «Что касается оценки пакта о ненападении… нет никаких оснований утверждать, что И.В. Сталин полагался на него… Во всяком случае, мне не приходилось слышать от И.В. Сталина каких-либо успокоительных суждений, связанных с пактом о ненападении»[246]. Нарком ВМФ СССР и главнокомандующий ВМФ в Великую Отечественную войну Н.Г. Кузнецов: «Для меня бесспорно одно: И. В. Сталин не только не исключал возможность войны с Германией, напротив, он такую войну считал весьма вероятной, и даже рано или поздно неизбежной. Его ошибкой, по моему мнению, было неправильное определение сроков конфликта. И.В. Сталин вел подготовку к войне — подготовку широкую и разностороннюю, исходя из намеченных им самим сроков. Гитлер нарушил его расчеты»[247]. Очевидно, что Сталин под влиянием уверений Гитлера о том, что его главной целью является разгром Англии, считал советско-германскую войну возможной лишь после окончания военных действий с Англией. Отсюда и его растерянность в первые дни Великой Отечественной, и неоднократные предложения в адрес Гитлера заключить мир наподобие Брестского: первый раз — 22 июня, второй — в июле 1941 г., в разгар Смоленского сражения, третий — в начале октября 1941 г., когда вермахт начал наступление на Москву[248].
Неопровержимыми являются следующие факты. В период с 1 сентября 1939 г. до начала Великой Отечественной численность Вооруженных сил СССР была увеличена в два с лишним раза[249]. На 21 июня 1941 г. в Красной Армии насчитывалось 303 дивизии[250]. К этому времени к западной границе СССР были стянуты силы, по количественным показателям не уступавшие, если не превосходившие силы вермахта и его союзников. На случай войны с Германией стратегическая установка Красной Армии состояла в том, чтобы разгромить основные силы противника в приграничных боях, перенести военные действия на Запад, освободить страны Европы от германского ига, что в свою очередь должно было, по мысли советских лидеров, стимулировать революционный процесс и привести к освобождению европейских народов от гнета буржуазии. (Собственно, именно эту миссию Красная Армия и выполнила в ходе борьбы с фашизмом в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, о чем говорилось выше.) В этом направлении велась пропагандистская и воспитательная работа в частях Красной Армии и среди населения приграничных районов. Такая стратегическая установка Красной Армии подтверждается и директивами №№ 2 и 3, направленными из Кремля в войска 22 июня 1941 г.[251]
Что же касается сталинских предложений Германии заключить мир наподобие Брестского договора от 3 марта 1918 г., то эти факты никоим образом не опровергают утверждений о вынашивавшихся Сталиным агрессивных планах в отношении рейха и всей Европы. Более того, они свидетельствуют именно об агрессивности замыслов сталинского правительства. Чтобы прийти к такому выводу, достаточно вспомнить историю заключения Брест-Литовского договора. И в 1941 г., сознавая, что война с Германией началась в самых неблагоприятных для Советской страны условиях, Сталин решил ценой утраты всей Прибалтики, Белоруссии и Украины обеспечить мирную передышку для восстановления застигнутой врасплох, а потому терпевшей поражения Красной революционной армии, чтобы взорвать потом подобный Брестскому мир. Но Германия была уже другой. Если кайзеровской монархии мирный договор с Россией был нужен в 1918 г. для того, чтобы энергичнее вести войну на Западе, то гитлеровская директива № 21 от 18 декабря 1940 г. гласила: «Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию… еще до того, как будет закончена война против Англии»[252]. Оценив методы, с помощью которых сталинское правительство овладевало территориями, отошедшими к сфере интересов СССР в результате секретных договоренностей с Германией — методы насильственной большевизации, — и задумавшись над тем, что стоит за советскими требованиями о передаче СССР новых европейских территорий (Сталин жестко настаивал на том, что Финляндия и Балканы относятся к его «сфере влияния». Что означал этот термин, мы уже хорошо знаем), Гитлер остро почувствовал надвигавшуюся на Европу коммунистическую опасность. Поэтому в речи от 14 июня 1941 г. он напутствовал германский генералитет такими словами: в войне с Россией «речь пойдет о борьбе на уничтожение. Если мы не будем так смотреть, то, хотя мы и разобьем врага, через 30 лет снова возникнет коммунистическая опасность… Мы ведем войну не для того, чтобы законсервировать своего противника (именно это и означал бы мир наподобие Брест-Литовского. — А. П.), а для того, чтобы уничтожить его»[253]. Гитлеровское правительство замышляло уничтожить СССР как страну большевизма, страну, бессменное руководство которой неотступно преследовала идея мировой социалистической революции. И в этом смысле нападение Германии на СССР было действием, предупреждавшим опасное (а в том, что насильственная большевизация является таковой, у меня сомнений нет) не только для Германии, но и для всей Европы развитие событий. Иными словами, превентивным ударом.
Использовать ситуацию, пока Германия, Англия и Франция истощают друг друга в войне, для приобретения малой кровью новых территорий, увеличения числа советских республик — цели, заложенной в фундамент Советского государства, — не удалось.
Подведем итоги. Существуют различные оценки советско-германского договора о ненападении. Согласно традиционной, или, можно сказать, официальной в течение долгих лет, позиции он характеризовался как политически правомерный, необходимый в сложившейся обстановке, помогший СССР отодвинуть начало неминуемой войны. Такая точка зрения прозвучала и в Сообщении Комиссии Съезда народных депутатов[254], и в утвердившем ее выводы постановлении СНД СССР «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г.»[255] (пп. 1, 2). Есть и другое мнение. Оно состоит в основных чертах в том, что без договора Германия, возможно, не рискнула бы ввязаться в военную авантюру против Польши. Такой позиции придерживаются, в частности, М. Семиряга[256] и Р. Мюллерсон[257].
В Сообщении Комиссии СНД СССР вторая позиция названа «бездоказательной»: утверждается, что Германия зашла в подготовке войны слишком далеко, чтобы «протрубить отбой».
Между тем все, о чем говорилось выше, свидетельствует: Гитлер отлично понимал причину поражения Германии в Первой мировой войне. Этой причиной была борьба на два фронта. И в будущей войне он вовсе не желал оказаться между двух огней — с запада и востока. Изначально успех намеченной в плане «Вайс» военной кампании напрямую увязывался с тем, удастся ли достигнуть политической изоляции Польши: «Целью нашей политики является локализация войны в пределах Польши»[258]. Эта же мысль еще раз прозвучала в речи Гитлера на совещании 13 мая 1939 г.: «Наша задача заключается в том, чтобы изолировать Польшу. Успех этой изоляции будет иметь решающее значение и будет зависеть от умения вести политику изоляции»[259].
К осуществлению названной цели и прилагала усилия гитлеровская дипломатия весной — летом 1939 г.: не допустить антигерманского военного соглашения Англии, Франции и СССР и нейтрализовать Советский Союз в случае конфликта с Польшей. 23 августа эти две главные цели были достигнуты.
Без поддержки России, единственной великой державы, в силу своего географического положения сохранявшей полную свободу действий в Восточной Европе, предоставленные Польше 31 марта 1939 г. англо-французские гарантии теряли свою ценность. Допустим, можно было атаковать Германию с запада, но нельзя воспрепятствовать переходу немецкими войсками польской границы, — а в результате этого перехода Запад был бы попросту поставлен перед свершившимся фактом, который сделал бы продолжение войны бессмысленным (именно на этот фактор и сделал ставку Гитлер 1 сентября 1939 г., но, как оказалось, недооценил твердость позиции западных держав)[260]. Отсюда самым надежным способом изолировать Польшу было переиграть возможное соглашение русских с Англией и Францией на германо-советское и тем самым обеспечить нейтралитет СССР в случае войны. Чтобы добиться этого, Гитлер и Риббентроп были готовы превратить в фарс антикоминтерновский пакт, пойти на риск лишиться обоих союзников — Италии и Японии[261] — и
