Наконец и Захария, отец Иоанна, называемый праведным, согрешил неверием и тотчас же был наказан немотой. И Иов, изображаемый в начале книги праведным, чистым и беспорочным, впоследствии и в речи Господа, и в своей исповеди представляется грешником. Если Авраам, Исаак и Иаков, также пророки и апостолы не были свободны от греха, если к чистейшей пшенице примешивались плевелы, то что можно сказать о нас, о которых написано: Что общего у мякины с чистым зерном? говорит Господь (Иер. 23, 28). И однако мякина соблюдается для огня будущего и в этой жизни плевелы смешиваются с пшеницей, пока не придет Тот, Который имеет лопату в руке Своей и очистит гумно, чтобы собрать пшеницу в житницы и плевелы сжечь в огне гееннском.
Все это, как бы обойдя прекраснейшие луга Писаний, я хотел совокупить в одно и из красивейших цветов сплести тебе венок покаяния, чтобы ты возложил его на главу свою, взял крылья голубя, и полетел, и успокоился (см.: Пс. 54, 7), и примирился со всемилосердным Отцом. Жена твоя некогда, а теперь сестра и сослужительница рассказывала мне, что, по заповеди апостола, вы по взаимному соглашению воздержались от брачного сожития, чтобы предаться молитве; рассказывала также, что ты, как бы стоя на зыбком месте, поколебался, даже (сказать прямее) пал; а она с Моисеем вняла словам Господа: ты же стань здесь предо Мною (см.: Исх. 33, 21) и сказала о Господе: Он утвердил на камне ноги мои (см.: Пс. 39, 3); что твой дом, который не имел твердых оснований веры, пал впоследствии от вихря диавола; что ее дом стоит о Господе и не отказывает тебе в своем гостеприимстве, чтобы теперь ты соединился духовно с той, с которой прежде был соединен телесно: Соединяющийся с Господом есть один дух с Господом (1 Кор. 6, 17). Она рассказывала также, что когда вас разделило вторжение варваров и опасность пленения, то ты дал клятвенный обет тотчас или впоследствии отправиться за ней ко святым местам и спасти свою душу, которую, казалось, ты погубил по нерадению. Исполни же, что ты обещал перед Богом. Жизнь смертных неизвестна; поэтому, чтобы не умереть прежде исполнения своего обещания, подражай той, которую ты должен был учить. О, стыд! Слабейший пол побеждает мир, а сильнейший побеждается миром. «Женщина является предводительницею столь великого дела» (Вергилий), — и неужели не последуешь той, которой ты должен быть преемником в деле спасения? Если тебя удерживает оставшееся имение, тем более что перед твоими глазами совершается и убийство друзей и сограждан, и разрушение городов и деревень, то, по крайней мере среди бедствий пленения и опустошения, ввиду свирепых неприятелей и бесчисленных несчастий своей провинции, ухватись за доску покаяния и вспомни о своей сослужительнице, которая постоянно желает твоего спасения, никогда не отчаяваясь в нем. Ты скитаешься в своем отечестве, даже не в отечестве — потому что ты потерял отечество; а она вместо тебя в тех достопоклоняемых местах воскресения, страдания и Рождества Господа Спасителя, где Он плакал во дни Своего младенчества, вспоминает твое имя и молитвами привлекает тебя к себе, чтобы ты получил спасение если не по своей заслуге, то, по крайней мере, по ее вере. Некогда расслабленный лежал на одре, и все члены его были так разбиты параличом, что он не мог ни ногами двигать, чтобы ходить, ни руками, чтобы молиться; и однако он приносится чужими руками и получает прежнее здоровье, так что несет одр — носимый некогда на одре (см.: Мк. гл. 2; и Ин. гл. 5). И тебя, отсутствующего здесь телом, присутствующего верой, твоя сослужительница приносит к Господу Спасителю и говорит с женой хананеянкой: Дочь моя жестоко беснуется (Мф. 15, 22). И я справедливо назову душу твою дочерью ее души; душа не знает различия полов, но сущность сравнения в том, что жена твоя тебя, как малолетнего, как грудного младенца и еще не могущего принимать твердой пищи, хочет питать молоком и указывает тебе пищу у кормилицы, чтобы ты мог сказать с пророком: Заблудих, яко овча погибшее: взыщи раба Твоего, яко заповедей Твоих не забых (Пс. 118, 176).
К Феофилу, епископу Александрийскому
Письмо твое, показывая, что ты обладаешь наследием Господа, Которой, отходя к Отцу, говорил апостолам: Мир оставляю вам, мир Мой даю вам (Ин. 14, 27), свидетельствует, что ты причастен и Его блаженства, так как именуются блаженными и миротворцы. Ты ласкаешь как отец, вразумляешь как учитель, наставляешь как первосвященник. Ты явился к нам не с наказующим жезлом, но в духе любви, кротости и смирения, так что прежде всего уже в слове своем ты отобразил смирение Христа, Который спас род смертных не перунами и громами, а плачем в яслях и молчанием на Кресте. Ибо ты читал, что сначала в прообразе Его было предсказано: Помяни, Господи, Давида и всю кротость его (Пс. 131, 1) и что потом осуществлено было в Нем Самом: Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 29). Поэтому, многое собирая из священных книг в похвалу мира и облетая, подобно пчеле, по различным пажитям писаний, в художественном слове своем ты пожал все, что было там сладкого и направленного к миру. Итак, во время борьбы мы призываемся к миру; распущенные для плавания паруса надуты свежим ветерком твоего увещания, так что не столько недовольными и гордыми, сколько гордыми и полными устами мы пили сладкие потоки мира.
Но что же нам делать, если в нашей власти только желать мира, а не водворять оный? И хотя и желание имеет у Бога свою награду как намерение, но не совершённое дело и желающих сокрушает печалью. И апостол, зная это, говорит, что совершеннейший мир утверждается при желании той и другой стороны: Если возможно с вашей стороны, говорит он, будьте в мире со всеми людьми (Рим. 12, 18). И пророк говорит: мир, мир; и где же мир? (см.: Иер. 4, 10). Не велика заслуга и меть мир на словах и разрушать его на деле; стараться об одном, а показывать другое; на словах провозглашать согласие, на деле требовать рабства. И мы хотим мира, и не только хотим, но и просим; но мира Христова, мира истинного, мира без вражды, мира, в котором не скрывались бы ссоры, мира, который не порабощал бы как врагов, но соединял бы как друзей. Зачем порабощение мы называем миром и не даем каждому предмету своего имени? Где есть ненависть, там пусть упоминают о вражде; где любовь, там и только там пусть говорится о мире. Мы не рассекаем Церковь и не отделяемся от общения отцов, но от самых, так сказать, колыбелей напитаны млеком Православия. Ибо никто столько не принадлежит к Церкви, как тот, кто никогда не был еретиком. Но без любви мы не знаем мира, без мира не знаем общения. В Евангелии читаем: Если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что–нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой (Мф. 5, 23–24). Если без мира мы не можем приносить даров своих, то не тем ли более — принимать Тело Христово? С какой совестью приступлю я к Евхаристии Христовой и буду отвечать «аминь», когда сомневаюсь в любви преподающего?
Прошу тебя терпеливо выслушать меня и истину не считать лестью. Имеет ли кто–нибудь общение с тобой против воли? Простирая руку, отворачивает ли кто–нибудь лицо и во время Святой Вечери дает ли целование Иудино? Я полагаю, что при твоем прибытии монахи не трепещут, а радуются, когда наперерыв выходят тебе навстречу и, выходя из пустынных убежищ, стараются превзойти тебя своим смирением. Кто побуждает их выходить? Не любовь ли к тебе? Кто собирает воедино рассеянных по пустыне? Не преданность ли к тебе? Ибо как отец должен любить, так отец и епископ должен быть и предметом любви, а не страха. Старая мысль: «Кого кто боится, того ненавидит; кого ненавидит, тому желает погибели» (Цицерон). Поэтому и в наших писаниях хотя начатки несовершенных полагаются в страхе, но совершенная любовь изгоняет страх (1 Ин. 4, 18). Ты не требуешь от монахов подчинения себе и оттого более подчиняешь их. Ты целуешь их, они подклоняют выи. Ты представляешь собой простого воина и требуешь вождя, как бы один в числе многих. Свобода при угнетении скоро возмущается. От свободного никто не выигрывает более, как тот, кто не принуждает к рабству. Я знаю правила Церкви; известны мне определения каждого из них, и чтением и ежедневными примерами до сих пор я многое узнал, многое испытал. Кто бьет скорпионами и думает, что персты его толще чресл отца, тот скоро расточает царство кроткого Давида (см.: 3 Цар. 12, 10–11). Римский народ не потерпел гордости и в царе. Тот вождь израильского войска, который поразил Египет десятью казнями и которому служили и небо, и земля, и моря, представляется самым кротким из всех людей, каких тогда производила земля. И потому–то он и сохранял власть в продолжение сорока лет, что высоту власти умерял смирением и кротостью. Народ готов побить его камнями, а он молился за побивающих, он даже хочет быть изглаженным из книги Божией, лишь бы не погибло вверенное ему стадо. Он хотел подражать Тому Пастырю, о Котором знал, что Он
