нетерпением, и сколько бы ты не добавил ранее седых волос генералу Микулину, он с радостью примет тебя обратно. Он был весьма рад, когда узнал, что ты выжил в том нападении. Твоих товарищей переводят в полк на те же звания, думаю, ты будешь доволен это услышать. Все как прежде.
— Все да не все, — откликнулся Сергей. — Но я вынужден поблагодарить тебя за Донцева и Кулагина, полагаю? Благодарю, что все же исправил свои оплошности.
— Мне очень стыдно, поверь, за многие мои поступки, и этот как раз из их числа, — признался Анатоль.
— Faute avouee a demi pardonnee[316], — проговорил задумчиво Сергей, вдруг переходя на французский. — Ну, не будем об этом более. Оставим прошлое в прошлом. C’est du passe[317].
— Государь тебе велел найти супругу в течение года, — напомнил Анатоль, сам себя кляня за эти слова. Но слишком уж для него было важно, чтобы требование императора было удовлетворено. Настолько важно, что он сам был готов проследить за этим.
Сергей поморщился, словно съел что-то кислое, от этой реплики и бросил недовольный взгляд на Анатоля:
— Я прекрасно понимаю твою заинтересованность в этом вопросе, но позволь мне самому решить, что и когда я должен делать.
Анатоль понял, что совершил большой промах, когда Сергей вдруг снял перчатку и протянул ему руку для пожатия.
— Мне пора возвращаться, — сказал он. — Аdieu!
После этого разговора Воронин еще долго не мог прийти в себя. Он заперся в кабинете и напряженно обдумывал каждую реплику из их недолгой беседы, анализируя возможную подоплеку слов. Он вспоминал, как легко Сергей говорил ему о своих чувствах к Марине, и ему становилось дурно при мысли о том, что когда-нибудь это все же случится, что когда-нибудь Марина решит уйти от него к Загорскому.
Умом он понимал, что опасаться ему в данный момент нечего — слишком высоки препятствия для их возможного соединения, ведь Марина никогда не решится оставить ребенка. Но каждый раз, когда Анатоль замечал на балу или ужине, как эти двое встречаются взглядами, ревность тут же отравляла его кровь и мутила разум. Несколько раз он замечал, как складывался веер Марины в простую и нехитрую комбинацию «Я помню». Потом очередной взмах, и снова знак — «Я тебя люблю», и Сергей улыбался ей одними глазами с другого конца залы поверх голов своих собеседниц и собеседников. Или это ему уже казалось? Анатоль начинал думать, что сходит с ума.
Он запретил Марине вносить Загорского в бальную карточку, чтобы они лишний раз не коснулись друг друга, но эти кадрили… О, эти кадрили сводили его с ума! Он никак не мог понять, происходит ли это специально или подобная расстановка пар происходила случайно, по воле Господа. Но каждое касание ладоней, каждое касание ее стана рукой Загорского приводило его в ярость, заставляло кровь бешено бежать по венам. И он ничего не мог с этим поделать — ревность всегда была ему присуща, а ревновать именно к Загорскому сам Бог велел.
И все эти эмоции — ревность, злость, зависть к Сергею, вернее, к тем чувствам, что Марина питала к нему — копились в нем изо дня в день, из вечера в вечер. Если бы Марина пригляделась бы повнимательнее к тому, что творится с Анатолем в эти дни, то она бы поостереглась провоцировать его, как она это сделала на музыкальном вечере у Львовых. Ведь она как никто другой знала, что бывает, когда Анатоль выпускает свои чувства на волю. Особенно под парами алкоголя.
Как никто другой, ведь она помнила и свою первую брачную ночь, и те вечера, когда Анатоль, обуреваемый ревностью, скандалил после каждого бала. И ей бы насторожиться, ибо давно у них не было подобных сцен, словно Анатоль упокоился на ее счет. Но она была слишком счастлива, слишком рада этим мимолетным касаниям ладоней, этим мимолетным взглядам. Слишком беспечна…
Глава 45
В тот вечер княжеская чета Львовых давала музыкальный вечер, приглашения были разосланы за неделю до намечавшегося события. Было объявлено, что на нем будут представлены публике произведения Шопена, который с недавних пор стал весьма популярен в Европе.
Марине предстояло ехать на этот вечер одной, так как Анатоль был обязан присутствовать на небольшом приеме, что устраивался во дворце. Конечно, позднее он планировал присоединиться к супруге, но подобная разлука даже на несколько часов в то время, как Загорский непременно будет на этом вечере, ведь нынче Арсеньевы приезжали в Петербург и не могли не посетить вечера у матери Жюли, основательно действовала ему на нервы. Что может произойти меж ними там? На что они могут пойти, поддавшись чувствам? Вдруг ненароком откроют свету, что по-прежнему неравнодушны друг к другу? Перед отъездом во дворец на этот прием он заранее обговорил с Мариной линию ее поведения на вечере (рядом с Загорским не находится, приглашение от него проводить к ужину не принимать), что вызвало в ней лишь раздражение.
— Скоро ты запретишь мне дышать с ним одним воздухом, — резко заметила она супругу, натягивая узкие длинные перчатки цвета слоновой кости. — Прекрати же, Анатоль, твоя ревность становится дурным тоном. — Будь твоя воля, ты бы запер меня в высокой башне, как старая ведьма заперла Рапунцель, полагаю.
Он ничего не ответил ей, лишь прищурил глаза. Ну, почему никто не понимает, по каким причинам ведьма прятала золотоволосую красавицу от внешнего мира? Почему никто не видит, что она делала это лишь по благим причинам? Ведь та так любила Рапунцель, так хотела, чтобы она всегда была рядом. Разве это преступление?
— Я приеду, как только смогу, — напомнил Анатоль супруге, глядя на ее отражение в зеркале, перед которым та стояла, заканчивая свой туалет. Шелк ее палевого платья ярко блестел в свете свечей, ключицы белели в вырезе платья. Такая хрупкая, такая прекрасная. И она принадлежит только ему.
Марина поймала его взгляд в отражении и еле удержалась, чтобы не нахмуриться. Снова плотно сжаты губы, снова упрямо выпячен подбородок вперед. Она прекрасно знала это выражение лица супруга. Вот сейчас он подойдет к ней и коснется губами либо обнаженной в вырезе кожи, либо ее ладони, потом проведет рукой по спине. Марина прекрасно знала, что он будет думать в этот момент, и эта его любование своей собственностью доводило ее просто до бешенства, которое Марина с трудом скрывала от его глаз. Иногда она даже раздумывала, действительно ли он любит ее, как женщину, как именно Марину, а не приз, который он вырвал из рук соперника в нелегкой борьбе, не красивую оболочку, которая вызывала восхищение и зависть окружающих.
Перед отъездом они, как было заведено Мариной, зашли в детскую пожелать Леночке доброй ночи. Та тянула к ним руки, заинтересованно перебирала пальчиками то драгоценности матери, то ордена отца. Яркие, с блестящими камнями они всегда вызывали в ней любопытство.
— Хочу такую тяшку, — всегда говорила Леночка, восхищенно глядя пальчиками драгоценности, сокращая слово «блестяшка», что не могла еще выговорить полностью.
— Папа непременно купит тебе много тяшек, как ты станешь постарше, — отвечал ей Анатоль, ласково целуя ее в затылок. — Много-много тяшек.
Потом Марина и Анатоль целовали по очереди дочь в обе щечки и покидали детскую, чтобы отправиться на очередной вечер в свете. Так было и сейчас, только вот уезжали они из дома в разных экипажах в разные дома.
Анатоль помог супруге сесть в карету, накинул на ее ноги плед, потому как с Невы в этот майский вечер порядочно дул ветер, отобрав эту обязанность у лакея, что сейчас стоял рядом. Потом, прежде чем закрыть дверцу, он поймал вдруг рукой Маринин затылок и привлек ее голову к себе, заставляя посмотреть в свои глаза. Марина видела по его глазам, что он хочет что-то сказать ей, но он молчал, лишь поцеловал ее в губы долгим и слегка грубоватым поцелуем, затем отпустил и закрыл дверцу.
Всю дорогу до особняка Львовых она размышляла над странной любовью своего супруга к ней, его
