домашнее хозяйство. Раз не может подарить наследника, значит, плохая супруга, и этим все было сказано.
Арсеньевы надеялись, что сбудутся советы петербургских докторов, которые в один голос твердили, что молодую супругу надо вывезти заграницу на воды. Тогда и появится долгожданный наследник.
— Мы планируем отправиться в путешествие летом, — кивнула Юленька. — Поедем в Баден-Баден, Карлсбад, потом, может, в Париж. Ты же знаешь, чем дальше я от свекрови, тем лучше мой душевный настрой. Это просто домашний тиран! Вся дворня стонет от нее. Где та женщина, которая когда-то стала мне второй матерью?
— Не забывай, она пережила большую потерю, — напомнила подруге Марина. — Будь великодушнее к ней.
— Не могу. Честно пыталась, но не могу. И знаешь…
Их разговор неожиданно прервал стук в дверь. Обе повернулись к открывшейся двери.
— Цветы для Марины Александровны, — произнес стоявший в дверях лакей с большой корзиной белых ароматных цветов в руках.
— Цветы? — спросила Марина слегка хрипловатым голосом. — От кого? Что карточка?
— А карточки того… нет-с, — лакей поднес корзину поближе. — Что прикажете, барышня? Отсылать- то некому. Да и посыльный-мальчишка сбежал, сорванец этакий…
— Как это интересно! — всплеснула Юленька руками. — Тайный поклонник!
Она подошла к цветам и вдохнула их аромат.
— И небедный, скажу тебе, душа моя, — чубушник[10] в ноябре. Не скрываешь ли ты от меня что-нибудь? Что за диво эти цветы, право слово… Принимаешь или нет? — она обернулась к подруге и удивленно замерла. Та стояла с побледневшим лицом, и лишь ее щеки горели каким-то ярким болезненным румянцем.
— Что с тобой, душа моя? — обеспокоилась Юленька. — Отослать цветы?
— Нет, пусть останутся. Николай, неси в мою спальню. Пусть Агнешка распорядится.
Марина отошла к окну, закусив губу, и задумчиво уставилась на мостовую. Юленька видела, какая борьба происходит внутри ее подруги, как силится открыться и в то же время не решается.
— Что, милая? — она подошла к Марине и положила ладони ей на плечи. — Не пугай меня, скажи… Кто это?
Марина помолчала минуту, а потом перевела взгляд на подругу и улыбнулась той:
— Подозреваю, что это наш общий знакомый. Сергей Кириллович Загорский собственной персоной.
— Как? — удивленно воскликнула Юленька. — Как же это? Он же сейчас под арестом… Как же вы свиделись?
— Да не встречались мы, — Марина отошла от подруги, словно ей было неловко стоять столь близко к ней, словно хотела скрыться от ее внимательных глаз. — Он писал мне. Несколько писем. Как он сожалеет о том, что произошло тогда. Что молит о прощении, ибо укоры совести не дают ему покоя. Что рад, что я снова блистаю в свете, что окружена сонмом поклонников. Разумеется, я не ответила ни на одно, — видя вопрошающий взгляд Юлии, поспешила сказать Марина. — А теперь вот цветы…
— Почему ты не открылась мне раньше? — обиделась та. — Неужто не могла довериться?
— Могла, конечно, могла. — Марина подбежала к подруге и порывисто обняла ее, прижалась щекой к щеке. — Просто не было подходящей минутки. И потом — я боялась, что ты воспримешь это чересчур серьезно.
— А ты? — Юленька внимательно посмотрела в глаза подруге. — Как воспринимаешь это ты?
— Как? Да просто князь заскучал под арестом, вот и все.
— Неужто? И ничего более?
— Ничего, — покачала головой Марина. — То, что было — ушло. Не совсем, не буду лгать. Но теперь я понимаю, что сердце ведет неверной дорогой, в отличие от головы. Теперь я знаю, лучше иметь и то, и то при себе и холодными…
Она-то знала, но вот верила ли? И следовала ли собственным словам? Ведь солгала подруге — не сжигала она писем, как сказала той впоследствии. Все сохранила, все до одного. Эти пять листков были надежно спрятаны под матрацем в ее спальне, и верная Агнешка зорко следила за их тайной, никому не доверяя перестилать постель, кроме себя.
Не рассказала, что Загорский пишет не только о своем сожалении, но и о том, как осознал, какие чувства питает к ней. Впервые прочитав о том, как возвращаясь в Петербург, он понял, что помнит ее глаза и улыбку спустя столько времени, Марина почувствовала, что земля качнулась под ее ногами. Неужто? Неужто действительно пишет правду или просто развлекается со скуки? Но нет, Марина убеждена, Сергей Кириллович не такой человек, чтобы так просто играть словами. Значит, действительно чувствует. Чувствует…
Вопрос только — надолго ли? Да и скольким женщинам он писал такие слова?
Марина провела рукой по маленьким ароматным цветам. Как же он запомнил, что ей не хватает в Петербурге именно их, этих дивных цветов? Что первые снежинки всегда напоминают ей, как осыпаются в их саду ветви чубушника, роняя на землю белоснежные лепестки, словно снежинки? Неужто можно так играть?
— Что, дзитятка, пригорюнилась? — спросила Агнешка, вошедшая бесшумно в комнату. — Вочи вон как блестят, слезоньки собираются… О чем думу думаешь? О нем ли?
— О нем, няня, о нем. Как из головы его выбросить, ума не приложу! — Марина бросилась на кровать и зарылась горящим от стыда лицом в подушки. — Лгу из-за него всем: тетушке, маменьке, теперь вот Юленьке. Что со мной? Почему так?
— Ох, горемышная моя, сердцу-то не прикажешь, не слушает оно тебя… — няня присела рядом с Мариной и стала гладить ее по волосам, успокаивая. — Как тяжело вам, барышням — даже свидеться со своей зазнобой нельзя. Бумажка-то солжет, недорого возьмет. Вочи же не солгут…
— Думаешь, обманывает меня Загорский? — спросила Марина.
— Я ж почем разумею? Я же не Господь, — Агнешка взглянула на иконы в уголке и быстро перекрестилась. Она помолчала, затем склонилась прямо к уху Марины и прошептала:
— Понимаю, касатка, почему он в твоей душеньке… Дюже прыгожы!
Марина резко повернула лицо к няньке:
— Ты видела его? Где? Он же под арестом!
— Да там и видела — за оградой дома ягоны. Свернула сегодня, когда к мадам твоей ходила за шляпкой с Анисьей… ты же знаешь, яка она рассеяна, дужа рассеяна — все перепутает. В прошлый раз говорю ей, платье почисти шафрановое, барышня его увечар наденет …
— При чем тут Анисья? Агнеша, милая Агнеша, не томи… Что там с Загорским?
— Тю, я ж тебе говорю, свернула к ягоны дому, побачить, как живет он — богато або бедно. Справный дом, весьма справный… Значит, при деньгах, если конечно, не заложен дом-то. Дык вот, стоит он, значит, за оградой в саду и стреляет. Лакей ему пистоль только и подает… Стоит в одной рубахе, дурань, перед барышнями красуется. Ведь захворает, как Бог свят!
— Перед какими барышнями?
— Голуба, барышень там тьма! Прогуливаются перед домом туда-сюда, сюда-туда. Срамота! Куды только няньки с мамками смотрят. Тьфу! Али тут так принято? Слава Богу, снег закрапал, и он в дом ушел. Только зыркнул так недобро на них через ограду… Ох, касатка моя, не серчай на старуху-то, но я скажу тебе: змерзлая-то душа у него, змёрзлая… Если не хватит сил ее отогреть, сама змерзнешь. Может, и направду, лучше граф, что бывает у нас. Тоже прыгожий и богатый да душа у него добрая и светлая. И любит он тебя…
— Это ты все по одному только взгляду определила? — холодно спросила Марина. — Или другие признаки знаешь? Да и как ты разглядела-то через ограду да с твоих-то глаз?
— Душой я смотрела, сердэнько, а она у меня позрячее будет, — возразила нянька. — Если любишь того, русого, люби. Воля тут только твоя. Только душу его тяжело отогреть, слишком уж змёрзлая… И запомни: змерзлую льдинку сломать легшее… Вот так-то.
Вечером Марина со своими родственницами принимали у себя гостей — ждали на ужин Арсеньевых и
