Юленька привлекла к себе подругу и крепко обняла ее, позволяя выплакать ее горе на своем плече.
— Ах, милая, как ты закрутила все! — тихо проговорила она. — Как запуталась сама, и запутала остальных… Разве хорошо это? Как же помочь тебе разобраться?
Спустя некоторое время Марина прекратила плакать и, выпив предложенных Юленькой успокоительных капель, уснула. Женщина укрыла подругу легким шелковым покрывалом и направилась к двери. У выхода из комнаты она обернулась и посмотрела на спящую.
— И вправду, — прошептала она. — Нет мук более горьких, чем мы создаем себе сами.
Юленька нашла своего супруга сидящим на летней веранде и читающим письмо. Лоб его был нахмурен, посему женщина решила, что вести не особо приятные для читателя. Она присела на ручку кресла, в котором сидел супруг, и ласково провела ладонью по его щеке.
— Дурные вести, милый? — спросила она.
Арсеньев ничего не ответил. Лишь передал ей письмо, а сам поставил руки на стол перед собой и сплел пальцы, в задумчивости устремив взгляд в никуда.
Юленька быстро прочитала написанное и счастливо улыбнулась.
— Ах, Боже мой, mon cher! Неужто....?!
— Именно, — коротко бросил ее супруг. — Какой-то водевиль получается. Что мне теперь делать, душа моя? Отказать? Согласиться? Я словно меж двух огней — куда не пойдешь, везде обожжешься непременно. Помощь одному — предательство другого. Я не желаю делать такой выбор, но судьба… Куда убежать от судьбы?
Юленька опустилась перед супругом на колени и нашла глазами его взгляд. Он явно был расстроен тем, свидетелем чего ему приходится невольно стать. Она взяла лицо мужа в ладони и потерлась носом о его кончик его носа. Потом ласково прикоснулась губами к его губам и прошептала, отстраняясь:
— Все решено за нас с тобой, милый, свыше и давно уже. Еще несколько лет назад. Мы не в силах противиться судьбе. Так давай поможем ей, сделаем то, что от нас требуется.
— Я потеряю друга, — возразил ей Арсеньев.
— Нет, не думаю. Он поймет, я уверена. Не сразу, разумеется, со временем, но поймет. А поймет, значит, простит. И потом — ты всегда можешь сослаться на то, что я тебя принудила, ведь я тоже далеко не последнее лицо в этой истории, — со смехом закончила она, подошла к столу и позвонила в колокольчик, призывая кого-нибудь из дворни. — Ты напишешь сейчас ответ, что согласен протянуть свою руку помощи, как преданный друг. И ни слова до поры Марине. Не стоит ей говорить раньше времени, она и так наломала уже порядочно дров. Я ее знаю — опять может учудить что-нибудь, побуждаемая исключительно добрыми намерениями, — Юленька взглянула еще раз на письмо и улыбнулась. — Ах, c'est si romantique, mon cher! Si romantique![54]
Глава 17
Загорский снова прошелся от яблони к ограде, покусывая травинку во рту. Затем у самой ограды он в который раз развернулся, чтобы вернуться к этой дичке, выросшей тут без какого-либо ухода человеческих рук, и плоды которой сейчас с таким аппетитом грыз стоявший подле Кулагин.
— Который сейчас час? — спросил он у приятеля.
— Прибавь четверть часа к тому, что я называл тебе недавно, — вяло откликнулся тот. — Господи Боже, если бы я не знал тебя, решил, что ты сейчас почти в горячке.
Загорский резко повернулся к нему.
— Ах, прекрати есть это недоразумение! Это и яблоком-то назвать нельзя — лишь зачаток. Умучаешься животом потом.
— Главное, что не во время нашего дела, — деловито заметил второй полковой товарищ Загорского, поручик Донцев. — Иначе случится конфуз.
Загорский метнул на него сердитый взгляд. Донцев пожал плечами и замолчал. Кулагин, усмехаясь, продолжил опустошать дикую яблоню.
Конечно, они оба могут быть спокойны, ведь это не им предстоит сегодня пойти наперекор своим принципам, выработанным годами. Загорский снова развернулся и пустился в привычный уже путь к деревянной ограде.
Почему так долго? Они уже давно должны быть на месте. Неужели не сложилось? Неужели она опять выкинула коленце?
Нельзя было сказать, что князь встретил известие о собственной ссылке на Кавказ спокойно, несмотря на то, что ни один мускул не дрогнул на его лице, пока командир полка зачитывал указ государя. В его мозгу бешено носились мысли о том, что Марина может окончательно охладеть к нему за это время, что он проведет вне Петербурга. И лишь потом он подумал, как зол будет дед, узнав о произошедшем.
Он намеревался завернуть в Киреевку для последнего перед ссылкой объяснения с Мариной, хоть это и было не по пути, но словно прочитав его мысли, командир полка потребовал его слова чести направиться прямиком к месту назначения.
— Государь и так гневается на вас, поручик. Не испытывайте судьбу более. Служите без нареканий, и я уверен, по прошествии полугода вы сможете подать прошение о пересмотре срока вашего пребывания в Нижегородском полку.
Год на Кавказе. Целый год вдали от нее. Этот срок сводил его с ума — многое могло случиться за двенадцать месяцев. Даже дети вынашиваются за это время.
К большому удивлению Сергея, дед не ждал его на квартире, как предполагал Загорский, и даже не прислал записки. Словно, ему уже было абсолютно все равно, что происходит в жизни его внука, как решил Загорский, и эта мысль разозлила его донельзя в довершении ко всему, что мучило его все это время.
Загорский быстро написал письма Марине, Арсеньеву и — после долгих размышлений — Воронину. Деду он не стал писать ни строчки принципиально, презрев все правила приличия и родственных отношений. Раз старый князь был слишком занят, чтобы хоть как-то отреагировать на этот неприятный случай с его внуком, Загорский не будет отвлекать его по столь ничтожному для старика поводу.
Но дед не забыл про него.
Загорский вспомнил, с каким тревожным сердцем разворачивал письмо, догнавшее его спустя почти два дня его пути к месту дислокации полка. Письмо было от деда, он сразу же узнал его почерк. Человек, привезший его, устал и почти загнал свою лошадь, значит, дед приказал ему доставить письмо как можно скорее.
Сердце билось, как бешеное, перегоняя кровь по венам. Старик не мог прислать хороших вестей. Значит, Сергею стоит готовить себя к худшему. Но таких новостей он явно не ожидал увидеть.
«Мой дражайший внук,
С превеликой моей радостью сообщаю тебе, что я вынужден изменить своим привычкам и нарушить свое уединение в эту прекрасную летнюю пору, дабы почтить присутствием торжество, устраиваемое по случаю обручения его сиятельства графа Воронина Анатоля Михайловича и некоей полячки, которая добилась-таки своего и получит графскую диадему на свою белокурую головку. Обещаю, что непременно принесу свои поздравления от всей нашей семьи, будь покоен на этот счет.
Весьма сожалею, что твой неумный темперамент снова завлек тебя туда, куда ты мог бы и не попасть, следуя разуму, данному тебе природой и моим любимым сыном, а не твоим многочисленным порокам. Завещаю тебе поступать отныне, как истинный Загорский, а не беспечно подчиняться порочным склонностям. Поступай по совести и сердцу.
Князь Матвей Сергеевич Загорский».
Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от его лица, и задрожали руки.
Нет, это не может быть правдой! Не так скоро… так беспечно… Разумеется, Загорский предполагал, что те слова, сказанные тогда на поляне, были говорены от разума, но он даже не смел подумать, как быстро Марина решится на задуманное.
