зачем смеяться? Кому это приятно?
— Это ты что? — уже поднимаясь по высоким, жутко скрипучим ступеням, бросил через плечо бродяга. — Они ведь нас специально пугали. Чтобы мы убрались восвояси.
— И, несмотря на это считаешь их, — он мотнул головой назад, на полнивших зал невидимок, — обычными людьми?
— Обычными — нет. Назови ты их опасными — я бы с тобой согласился. Но то, что они — не порождения тьмы, это точно.
— Ты думаешь, — Алиора слова приятеля совсем не успокоили, скорее даже наоборот, когда встреча с разбойниками научила его бояться смертных ничуть не меньше нечистой силы, — что это — лихие люди?
— Зачем рядиться в шкуру оборотня, если не ради того, чтобы спрятать под ней волчью?
Царевич кашлянул, еще раз, пытаясь освободиться от забившего горло, мешая вздохнуть, комка нервов.
— Пошли, пошли, — бродяга же продолжал подниматься, вынуждая приятеля сделать то же. — Поздно уже что-то менять.
Алиор, тяжело вздохнув, болезненно скривился:
— Что за гадкая вещь — клятва на крови, — пробормотал он.
— А клятва тут ни при чем, — поспешил 'успокоить' его приятель. — Во всяком случае, теперь. Просто если мы попытаемся уйти сейчас, то хозяева заподозрят неладное. И, готов поставить душу на кон, далеко нам не уйти, — говоря это, он продолжал карабкаться наверх по лестнице, которая, как казалось, с каждой новой ступенькой делалась все круче и уже.
Чердак оказался ровно настолько плох, насколько царевич представлял его себе, а пробивавшийся сквозь пустое оконце солнечный свет позволял в полной мере оценить царившие тлен и запустение.
Грубый дощатый пол, начинавший дрожать и жутко скрипеть при каждом шаге, покрывал толстый слой пыли, нетронутый покров которой свидетельствовал о том, что здесь долгое время не только не убирались, но вообще не появлялись. О том же говорила узористая паутина, которая не скрывала все углы и свисала с потолка причудливыми сетями, столь прочными, что в них мог запутаться, ощущая себя мухой, человек.
— Да-а, — оглядевшись вокруг, протянул Лот. — Давненько здесь никто не останавливался.
— Ну и боги с ними, — проворчал Аль. Пробившись сквозь паутину, которая умудрилась намотаться не только на его руки, но и на голову, слепя глаза и противно щекоча лицо, он добрался до лавки, прибитой к стене возле оконца, сел на нее и, вытянув ноги, блаженно закрыл глаза. — А когда не видишь всего этого убожества, много лучше. Можно даже представить себе, что сидишь дома…
— А я и видя могу представить, — плюхнувшись с ним рядом, проговорил Лот. — У нас дома был похожий чердак. Там тоже никто никогда не бывал. Хранился всякий никому не нужный хлам. И меня запирали, когда я слишком уж сильно провинился… — он вдруг ухмыльнулся, — только родители не знали, что мне даже нравилось сидеть на чердаке. Из оконца было видно далеко-далеко… А еще ко мне прилетали птицы. Я скармливал им весь свой хлеб. Сам потом сидел голодным, но это неважно. Главное, потом, когда птицы улетали, мне казалось, что они брали частицу меня с собой, что моя душа путешествовала с ними, любуясь на мир из поднебесья. И это было… Просто здорово.
— А ты такой же мечтатель, как и я, — Аль взглянул на приятеля с удивлением. Как могло случиться, что он не обнаружил этого прежде? Ведь они странствовали вместе не один день. С одной стороны, это открытие несколько раздосадовало юношу, которому всегда хотелось быть единственным и неповторимым, с другой — он обрадовался тому, что, возможно, нашел человека, способного его понять. Впрочем, уже спустя несколько мгновений радость поугасла, ведь царевича влекла не дорога сама по себе, а цель, которую он надеялся достичь в конце пути — встреча с богом дня. Если бы его можно было вызвать, словно духа, он бы так и сделал, не утруждая себя попытками пересечь целый свет. Если быть до конца искренним, Алиору не нравилось странствовать. Его тянуло к теплу домашнего очага, под сень прочной крыши, которая бы защищала от непогоды.
И прозвучавшие вслед за этим слова Лота стали лишь подтверждением тому:
— Нет, я не мечтатель. Я — бродяга. Мне нравится шагать по миру, просто идти, не важно, куда. И я не думаю о том, куда приду в конце пути. По мне, лучше бы он вообще никогда не кончался.
Аль понимающе кивнул. Да, разница действительно была огромной. Почти такой же, как боязнь столкнуться с оборотнями и страх встретить разбойников.
Какое-то время они молчали. Потом Лот закутавшись в свой плащ, отодвинулся в угол:
— Давай спать. Темнеет уж.
Действительно, за окном начала сгущаться тишина.
Ночь спускалась на землю стремительно быстро, как нетерпеливый наследник, спешивший заявить свои права на имущество, не испытывая ни тени сожаления по поводу смерти минувшего, не примеряя на себя подобную судьбу, заглядывая в будущее, а лишь наслаждаясь мгновеньями настоящего, мечтая увеличить их число до бесконечности.
Костер заката, едва успев разгореться, угас, оставив лишь слабо тлевшие угольки на самой границе неба и земли. Скользнувшие по миру длинношеие рыжеволосые тени исчезли, слившись с темнотой.
Высокое небо было так глубоко, что в его черноте терялся свет неспешно распускавшихся цветов созвездий. Тишину наполнил не прекращавшийся ни на миг раскатистый стрекот сверчков и протяжный монотонный писк комаров.
— Черные духи, — выругался, хлопнув себя по щеке Лот. — Вот настоящие кровопийцы! Откуда только налетели? Ведь весь день не было ни видно, ни слышно. И вот вам, пожалуйста! — в полусне проворчал он, а затем, заворочался, освобождая кусок плаща, которым накрылся с головой, скрываясь от комаров.
Должно быть, ему удалось от них отделаться. Во всяком случае, спустя несколько мгновений все звуки ночи заглушил громкий храп.
Алиор тоже закутался в плащ, но не столько прячась от комаров, которые были способны досадить кому угодно, даже каменную статую выводя из себя, сколько стремясь согреться. Ночь принесла с собой прохладу, которая, посреди летнего тепла, продирала до костей, кусаясь сильнее, чем морозы в заснеженных горах.
'Вот странное дело, — это казалось страннику удивительным, как и все, не имевшее объяснения. — Казалось бы, там мы должны были замерзнуть. И зимняя одежда не помогла бы. Потому что рассчитана совсем не на такую злую зиму. А здесь, посреди лета… И днем не было жарко. Теперь же вовсе зябко, — он поежился, поплотнее запахивая плащ. — Непонятно…'
Сон никак не шел к нему. В голове, как пчелы, роились мысли, одна острее другой. Воспоминания о разбойниках перемежались мыслями о повелителе ночи и его черных слугах. А еще брат с его стремлением во что бы то ни стало вернуться.
'Неужели он не понимает, что это глупо? Даже если ему удастся снарядить караван и переправить продукты через горы, даже если к тому времени по ту сторону перевала найдется кто-то, кому они понадобятся… Альмиры нет', — в это мгновение царевичу вдруг с безжалостной четкостью стало ясно, что даже если удастся снять ледяное проклятье, это ничего не изменит в судьбе царства. Потому что страна — это не столько земля, которую оно занимает, сколько народ. А народа больше нет. И несколько случайно выживших — не в счет.
Нет, он не собирался останавливаться. Он должен был добраться до повелителя дня.
Но зачем? Чтобы тот научил его волшебству?
Задав себе этот вопрос, юноша несколько мгновений обдумывал его, не спеша с ответом. Ему не хотелось обманывать самого себя. Да — это была бы правда. И все же… У правды была и другая сторона.
'Отец хотел, чтобы я отомстил тем, кто сотворил это все. Не ради своего спасения он отправил нас через горы. И даже не для того, чтобы хоть кто-то из нас выжил, сохраняя кровь Альмиры и память о ней. Ради мести. Потому что жертвы не упокоятся с миром до тех пор, пока на землю не прольется кровь их убийц'.
Сощуренные глаза юноши сверкнули недобрым огнем. В душу вошла решимость.
