прервал его, крикнув на всю залу: «Это ложь!» Последовал шум; один из парнелитов продолжал кричать: «Это ложь, ложь, ложь!», пока его не вывели вон [117].
Характеристично дальнейшее поведение Парнеля: он и не думал отвечать на речь Форстера немедленно, а ограничился только своим энергичным восклицанием, защиту же отложил до следующего заседания к общему удивлению и раздражению англичан. Они увидали в этой медлительности умышленное оскорбление обвинителя и трибунала, перед которым раздалось обвинение. На следующий день Парнель постарался сделать все, чтобы укрепить в них это предположение. «Сэр, — обратился он к спикеру [118],— я позволю себе сказать несколько слов по поводу вчерашнего инцидента. Я могу почтительнейше уверить палату общин, что делаю это вовсе не вследствие убеждения, что мои слова будут иметь хотя бы даже слабое влияние на палату или на общественное мнение Англии. Я уже привык за свою политическую жизнь заботиться только о мнении тех, кому я желаю помочь и с помощью кого я работаю для счастья и свободы Ирландии». После такого начала Парнель со свойственной ему холодной презрительной иронией, которая была тем больнее, что не казалась ничуть аффектированной, коснулся обвинений Форстера, сказал, что бывший наместник в течение всей своей карьеры умел пользоваться невежеством палаты в ирландских делах [119], и, подарив еще несколько раз своим вниманием Форстера и палату, перешел к существенной стороне вопроса. Он сказал, что не разделяет мнений фенианских обществ о пригодности тех средств, которые они пускают в ход, и что, в частности, не симпатизирует динамитным покушениям, к которым фении начали прибегать очень часто в последние месяцы (1882 г.).
Итак, Парнель, наконец, высказался; но опять-таки объяснение вышло какое-то глухое и условное, изобиловавшее оговорками и теми фразами в скобках, которые иногда меняют тон и характер речи. Весь 1883 год прошел в ожесточенной борьбе между фениями и правительством; в январе были дни, когда в одном Дублине арестовывалось больше 20 человек — цифра с английской точки зрения весьма высокая; в феврале и марте происходил ряд фенианских процессов, из которых многие оканчивались казнями. В июле был убит Джемс Кери, оставивший партию фениев и давший правительству много указаний относительно своих бывших товарищей [120]; в конце того же года его убийца был повешен в Дублине [121]. Все эти происшествия не исключительно приковывали к себе внимание ирландского общества.
Молодая «национальная лига», основанная Парнелем в октябре 1882 г., интересовала всех, кто сочувствовал деятельности покойной «земельной лиги» и жалел о ее закрытии. Ненормальное положение дел сильно препятствовало действиям нового общества, но тем не менее легальная пропаганда была возможна. Что касается до личной популярности Парнеля, то можно сказать, что в этом году она еще увеличилась, если только еще могла увеличиться. Ни для кого не было тайной, что Парнель сильно расстроил свои денежные дела [122], и ирландское общество решило устроить так, чтобы для него не оказалось слишком роковым то самоотвержение, с которым он, идя прямо к разорению, работал в парламенте и вне его. Была устроена подписка для поднесения ему денежного подарка. Во время подписки обнаружилось, что между ирландским духовенством существует некоторый раскол: архиепископы и вообще высшие сановники католической церкви были против Парнеля, а священники — за него. Сам папа счел нужным вмешаться в ирландские дела, и по его непосредственному повелению кардинал Симеони написал послание, в котором указывалось на участие в подписке в пользу Парнеля как на дело не подходящее и не подобающее католическому клиру. Несмотря на это послание, ирландское духовенство в огромном количестве внесло свою лепту на подарок человеку, за которого оно молилось еще тогда, когда папа не удостоивал его своим вниманием.
В результате письма кардинала Симеони оказалось сильное падение папского авторитета в Ирландии, обострение национальных чувств среди духовенства и в особенности усиление любви к Парнелю и веры в него. Если мы примем это к сведению, то согласимся, что благосклонное отношение английских правительственных сфер к римской курии могло в самом деле показаться папе плохой компенсацией всех этих моральных потерь [123]. Если даже папский авторитет оказывался неравносильным авторитету Парнеля, то дальнейшие события 1883 г. показали, что уже нет вещи, на которую не мог бы отважиться ирландский агитатор в своей стране, что нет ему отказа ни в чем.
Эльстерский округ, населенный преимущественно англичанами, считался всегда противником парнелизма, и вот Парнель поставил там кандидатуру своего ревностнейшего приверженца О’Гили. Это было в глазах многих просто дерзким вызовом судьбе. «Если бы, — говорит беспристрастный и бесстрастный обозреватель «Annual register’a», — если бы кто-нибудь хоть шесть месяцев тому назад сказал, что парнелит может стать представителем Эльстерского округа, то такой человек подвергся бы осмеянию за свою глупость» [124]. Но Парнель поехал в Эльстер, произнес там ряд речей, в которых просил выбрать О’Гили, и О’Гили прошел.
Эта победа произвела в Англии самое сильное и тревожное впечатление. Уже даже «Times», вечный враг Парнеля, не скрывал от своих читателей, что этот человек не только силен, по просто всемогущ в Ирландии. Последний месяц 1883 г. окончательно сделал его годом парнелевских триумфов. Закончилась подписка на подарок, и оказалось, что за 9 месяцев собрали не 14 тысяч фунтов, как рассчитывали, а 38 тысяч, т. е. около 380 тысяч рублей. 11 декабря собрался торжественный митинг в Дублине, и здесь деньги были вручены Парнелю.
Многие думали, что ввиду бесцветной парламентской сессии этого года он не будет слишком нападать в своей речи на правительство [125], но жестоко ошиблись. Парнель всегда жил не столько парламентской, сколько общенациональной жизнью, и для него 1883 год не был поэтому тихим и бесцветным. Он жестоко обрушился на ирландских управителей, лорда Спенсера и его помощника Тревелияна [126], назвал их бездарными индивидуумами [127] и затем, перейдя к общему положению дел, заметил, что наступающий год нужно будет посвятить введению реформы парламентских выборов в Ирландии, так чтобы Ирландия могла высылать больше депутатов, нежели до сих пор, и этим влиять на перемену министерств. «Если мы, — сказал он, — не можем управлять собой сами, — то по крайней мере сможем заставить их управляться так, как мы захотим» [128]. Наметив низвержение Гладстона как цель, желательную и осуществимую после реформы выборной системы, он закончил речь словами, вызвавшими бурю энтузиазма и восторга: «Мы имеем право быть гордыми, энергичными, полными надежд, раз мы твердо решили, что наше поколение не должно сойти со сцены, не обеспечив за потомками великого прирожденного права — национальной независимости и благосостояния».
Призыв к надежде и бодрости являлся далеко не лишним: кровавая фенианская борьба, кончавшаяся на глазах ирландского общества виселицами и ничем иным, действовала на политическую атмосферу крайне тяжело. 10 декабря повесили фения О’Доннелл; 11 декабря в Дублине, в самый день парнелевского митинга, повесили фения Джозефа Пулля [129]. Каждый день можно было ожидать новых покушений и новых казней.
8
До 1884 г. министерство Гладстона не преследовало принципиальной политики либеральной партии; осложнения во внешних делах, вызванные борьбой в Судане и Египте и поступательным движением русских войск в Средней Азии, террор и борьба с ним в Ирландии не давали старому премьеру возможности осуществить один из главных пунктов либеральной программы: распространить избирательные права на возможно большее число английских граждан. Но близился срок, когда кабинет должен был дать отчет избирателям в том, что он сделал, приближались выборы [130]. Нужно было торопиться с проведением избирательной реформы, которую давно и настойчиво требовала либеральная партия от своего правительства. Гладстон сам по себе был человеком слишком крупного калибра, слишком твердых и определенных традиций и слишком устойчивых убеждений, чтобы
