отказаться от всех своих надежд. Они очень хорошо понимали и с готовностью высказывали, что самому же Парнелю обязаны этим союзом, что когда он в первый раз явился в палату, смешно было и думать для тогдашней ирландской группы, для какого-нибудь Исаака Бьюта, о завоевании одной из двух великих партий; они сознавали вполне отчетливо, что только Парнель своей борьбой с англичанами не на жизнь, а на смерть создал такое блестящее положение дел. Но, с другой стороны, несчастная страна 7 столетий ждет своего освобождения, оно теперь уже готово стать фактом, как вдруг только оттого, что Парнель не мог подавить своей страсти, опять рушатся все надежды, опять Агасферу вкладывают посох в руки и приказывают продолжать странствие. Разве Парнель не знал, говорили многие ирландские депутаты на первых же собраниях после письма Гладстона, разве Парнель не знал, чем он рискует, на что идет, вступая в связь с замужней женщиной в такой стране, как Англия? Как же у него не хватило настолько любви к обожающему его народу, чтобы подавить в себе эту страсть? Если теперь он останется лидером, Гладстон исполнит свое слово и порвет все сношения с ирландской партией, и Парнель сам разрушит дело рук своих. Его долг — уйти от лидерства.
Такие речи слышались все чаще и чаще на собраниях партии; Парнель мог видеть, что почва под ним колеблется, и он апеллировал к Ирландии. Вот что гласил его манифест к ирландскому народу: «Рассмотрите внимательно, как с вами обращаются, чего от вас требуют, раньше чем вы согласитесь выдать меня английским волкам, воющим, требуя моей гибели» [212] . Всегда в последние годы, говорил манифест, ирландская партия держалась независимо, не шла ни за кем в хвосте и никому не позволяла вмешиваться в свои дела. Теперь Гладстон осмеливается давать партии указания и повеления относительно такого вопроса, как лидерство. Если партия уступит, этим она признает свое ничтожество и сама же похоронит надежду на гомруль: англичане добры только тогда, когда видят против себя силу, а слабых и уступчивых они презирают. Далее в манифесте Парнель говорил о своем пребывании в гостях у Гладстона всего за год перед тем, во время рождественских праздников 1889 г., когда Гладстон соглашался со всеми требованиями ирландцев. Если действительно вождь либералов убежден в необходимости гомруля, если это правда, а не лицемерие, то все равно его долг поддерживать ирландскую программу, а кто будет лидером партии — неважно для такого человека чистых принципов, каким называют Гладстона.
Ирландская партия после парнелевского «манифеста» совершенно явственно раскололась на два лагеря, и большинство придерживалось того мнения, что ссориться с Гладстоном нельзя и что Парнель хоть на время должен уйти. Но Парнель сдаваться не хотел. Он как будто помолодел, как будто стал живее и сильнее при виде опасностей, отовсюду встававших вокруг него. Самые бурные прения велись на партийных заседаниях; он присутствовал на них и многократно высказывал свое мнение по дебатировавшемуся вопросу: бракоразводный процесс супругов О’Ши и его роль в этом деле нисколько не касаются лидерства ирландской партии; он считает всю поднявшуюся бурю результатом английского лицемерия и полагает, что Гладстон побоялся быть одним против всех и только потому стал на сторону его врагов. Далее, он думает, что партия унизит себя, если согласится повиноваться Гладстону. Но все было напрасно: слишком жаль было многим ирландским депутатам расстаться с мечтой о близкой победе, слишком безопасным и легким представлялось дальнейшее парламентское плавание под флагом Гладстона. Пять дней длились эти дебаты; 6 декабря произошла баллотировка вопроса. Голоса разделились: 45 депутатов признали временное удаление Парнеля необходимым, 26 остались верными ему. Новым лидером был избран Джустин Мак-Карти.
Если покинул Гладстон, это не казалось непоправимой бедой: английский союз добыт силой, и значит его еще можно вернуть. Если изменила партия, это было тяжело, но также не могло назваться решительным несчастьем: хотя депутаты присылаются страной, однако она не может контролировать каждый их шаг и каждое мнение. Несравненно важнее всего этого было узнать, как же смотрит на него теперь сама Ирландия. Как она отнеслась к заявлениям его врагов и к его манифесту? Собирается ли также оставить его или нет? Ответ на эти вопросы получился не сразу.
В Ирландии все три известия: о процессе О’Ши, о письме Гладстона и лишении Парнеля лидерства, распространились в одно время и произвели ошеломляющее действие. Собственно, грозящий разрыв с Гладстоном не испугал ирландцев так, как испугал их депутатов: они привыкли на Англию смотреть как на вражеский стан, не разбирая оттенков, и соглашение с либералами считали дипломатической сделкой, которую их «король» может расторгнуть, когда найдет нужным. Но что их поразило, как громом, это факты, обнаруженные бракоразводным процессом. Если Парнель называл лицемерием движение, поднявшееся против него в Англии, то здесь и он должен был согласиться, что имеет дело с психологическими факторами совсем иной категории. Верующие католики Ирландии были искренно и глубоко убеждены, что он действительно совершил преступление, и преступление тяжкое. Они любили его так, как никогда не любили никого из своих прежних католических вождей, кроме разве О’Коннеля, и этим доказали, что видят в нем не протестанта, а своего национального героя. Но когда этот протестант нарушил заповедь, которую признает и его религия, они были поражены и испуганы.
Если когда-нибудь у целого народа чувство становилось в противоречие с традиционными убеждениями, то это было с ирландцами в 1890 и 1891 гг. Наблюдатели ирландской народной жизни говорят, что в первое время о процессе Кэтрин О’Ши и о поступках Парнеля, отзывались так, как о несчастье ниспосланном судьбой, и только. Для массы ирландского народа окончательно разрешить вопрос о том, как теперь должны верующие люди относиться к Парнелю, могло одно лишь духовенство. Мы уже имели случай коснуться роли духовенства в ирландской истории; эта роль была всегда велика и существенно важна. Клир черпал там свою силу не только в религиозности паствы; в худшие времена своей исторической жизни Ирландия, загнанная и угнетенная, находила всегда поддержку и сочувствие у своих священников и монахов. Ирландское духовенство не фразами доказало, что оно горой стоит за свою паству: погибая на кромвелевских виселицах, томясь в английских тюрьмах, терпя нищету и голод после каждой из бесчисленных конфискаций, — оно в продолжение многих веков заставило видеть в себе душу нации. Конечно, в известном слое ирландского клира проложило себе дорогу и ультрамонтанство, но, находя адептов больше среди высших сановников церкви, это течение никогда не торжествовало над чисто националистическим. Мы видели [213], что когда в 1883 г. собирались деньги для поднесения Парнелю, высшие духовные лица Ирландии под давлением со стороны папы высказались против участия в подписке, а низший клир действовал заодно с народом. Итак, когда теперь Ирландия обратилась к своему духовенству за разрешением трудного вопроса, поставленного жизнью, это было сделано с полным доверием и глубоким почтением. Для духовенства выбора не существовало: одобрить Парнеля оно не могло, не идя в прямой разрез со своими догматами, а архиепископ Уэльш явился выразителем мнений всего клира, когда заявил, что Парнель после своего поступка не может рассчитывать уже на поддержку духовных лиц [214]. Другой ирландский архиепископ, Крок, телеграфировал в Лондон, что он не считает мыслимым оставление лидерства в руках Парнеля.
После этих двух демонстраций уже все знали, что между Парнелем и его сильными помощниками все кончено, и навсегда. Началось медленное, но беспрерывное отпадение целых групп, целых округов от Парнеля, и весной 1891 г. только слепой мог не видеть, что престиж бывшего лидера и вполовину не тот, как прежде. Парнель смотрел событиям прямо в глаза, не обманывая себя и не утешаясь. Когда Гладстон написал свое письмо, он сказал: «Мы еще поборемся»; когда его удалили от лидерства, он повторил: «Мы еще поборемся»; когда архиепископы заявили свое мнение, он сказал окружающим: «Передайте им, что я буду бороться до последней крайности» [215].
Он поехал в Ирландию и там, в Корке и Дублине, произнес две запальчивые речи против Гладстона; в первый раз видели его в таком возбуждении. Он называл вождя либералов предателем, говорил, что теперь англичане бьют не его, а Ирландию в его лице, что они ухватились за его частное дело, как за предлог для торжества над гомрулерами. Его слушала большая толпа, ему аплодировали, но и не такой проницательный взор заметил бы разницу между настроением народа прежде и теперь. «Меня убивают священники», — сказал он близким людям после митингов. На собраниях и всюду, где он высказывался, он говорил: «Я признаю Мак-Карти лидером, я не буду даже добиваться лидерства, я уйду от общественных дел, но при одном условии: пусть Гладстон исполнит свои обещания, пусть он проведет гомруль. Он этого не сделает, потому что просто хочет нас обмануть».
В этом, 1891, году, особенно с лета, здоровье Парнеля стало изменять ему. Он был в постоянном
