ярких и бесцеремонных подвигов общеевропейской реакционной круговой поруки, но Меттерних был вполне прав, считая, например, императора Александра I опасным для себя человеком, а министра конституционной державы — лицом вполне безвредным: Александр (до Веронского конгресса) все же иногда останавливал австрийского временщика, а Кестльри всегда в конечном счете оказывался в полном согласии с усмирителями, а не с усмиряемыми, хотя бы вполне ясно видел, что интересы английской политики (не говоря уже об интересах справедливости) повелевают внимательнее и беспристрастнее отнестись к делу. Принц-регент следовал во всем желаниям и советам Кестльри, парламент был занят уже начавшейся борьбой из-за избирательной реформы, и все правящие круги Англии казались поглощенными давно уже небывалым в королевстве явлением: уличными демонстрациями в пользу реформы и враждебными выходками народа по адресу правительственных лиц. Внешняя политика оставалась всецело в руках Кестльри, и именно потому Меттерних во всех своих планах мог смело снимать Англию со счетов, будучи твердо уверен, что английский министр всегда окажется на его стороне. А между тем Кестльри не мог не видеть, что Меттерних, пропагандируя идею вмешательства великих держав во внутренние дела «бунтующих народов», стремится к полной гегемонии Австрии в европейских делах и что в слишком многом интересы Англии требуют протеста. Но Кестльри только метался со своими нотами, обращаясь по очереди ко всем дворам и нигде ничего не достигая. Он и подавлению революции сочувствовал, и усиления Австрии и Франции боялся, но первое чувство всегда перевешивало. Джордж Каннинг во внутренней политике был противником парламентской реформы и вообще пока не уклонялся в общем от принципов торизма, но что касается политики внешней, то он лучше и яснее других видел ошибки и бестактности Кестльри.
В 1820 г. умер помешанный король, принц-регент взошел на престол, и на Кестльри посыпались всевозможные злоключения. Ему и так трудно приходилось, ибо волнения по поводу парламентской реформы росли, Меттерних на конгрессе в Троппау и Лайбахе совсем устранил Англию от участия в европейских делах, Испания, Пьемонт, Неаполь ускользали от могущественного в былые годы английского влияния, и главное Кестльри совершенно терялся в соображениях, какой линии ему теперь держаться? Идти окончательно на буксире у Меттерниха — позорно и слишком невыгодно, оказаться хоть в чем-нибудь на стороне «революционеров» (каких, где — все равно) — это было уж для него таким ужасом, с которым никак министр не решался примириться. Мучительное состояние духа его осложнилось еще скандалом, который новому королю заблагорассудилось устроить, начав нелепый бракоразводный процесс против жены. Королеву Каролину, о которой довольно справедливо говорили, что она в своей жизни сделала лишь один ложный шаг, именно выйдя замуж за своего супруга, Георг IV обвинил в измене.
Курьезная сторона происшествия заключалась в том, что короля все знали как человека, преданного распутству и грогу, а королеву считали чистой и безупречной женщиной, и общественное мнение сразу же стало называть все обвинения облыжными. Так оно и оказалось, и лорд Брум (тогда еще не получивший пэрства), который защищал Каролину, доказал с блестящим успехом, что свидетели, выставленные Георгом против королевы, суть проходимцы и лжецы. Не только король, но и весь кабинет Кестльри и Ливерпуля понесли при этом скандале чувствительное моральное поражение. Почти тотчас после скандала с королевским процессом Кестльри убедился, что существует темная интрига, имеющая целью путем шантажа выманить у него значительную сумму денег и грозящая в противном случае какими-то весьма неприятными разоблачениями. Терзаемый всеми этими бедами, решительно не знающий, как выйти из тупого закоулка, куда его завела судьба, Кестльри к полной своей ярости получил известие о предположениях и предначертаниях Меттерниха и его товарищей по Веронскому конгрессу: готовился усмирительный поход французов в Испанию, что прямо шло вразрез с интересами Англии на Пиренейском полуострове. Он хотел лично отправиться на Веронский конгресс и воспрепятствовать меттерниховским планам, но тут вдруг его домашние стали замечать за ним странное беспокойство, боязнь тайных врагов, болезненную мнительность… 12 августа 1822 г. лорд Кестльри зарезался перочинным ножом.
4
Одно лицо, весьма близкое к Георгу IV, рассказывало Булверу-Литтону некоторые подробности о том, что последовало за самоубийством Кестльри. Нужно предварительно сказать, что лорд Ливерпуль, который должен был заменить кем-нибудь Кестльри, почел необходимым пригласить Каннинга на пост министра иностранных дел. Но королю и заикаться нельзя было о Каннинге, которого он не терпел за поведение его при процессе королевы Каролины, когда Каннинг, несмотря на свой торизм, ни единого слова не произнес в пользу короля и даже отчасти из-за этого процесса ушел из кабинета. Георг IV очень хорошо знал, какого мнения держится Каннинг о моральных качествах его величества; герой нашего очерка был человеком чрезвычайно остроумным и суждения своего обыкновенно ни перед кем не скрывал, изъяснялся же в иных обстоятельствах довольно ядовито. Король Георг, который вероятно по случаю самоубийства Кестльри, страшно его поразившего, находился в совершенно трезвом виде, к полному неудовольствию своему, должен был принять герцога Веллингтона, которого отрядил к королю лорд Ливерпуль, и выслушать от него просьбу о Каннинге. «Боже мой! — воскликнул король [3],— Артур, не предлагайте же вы мне этого господина на пост секретаря по иностранным делам (министра иностранных дел—
Еще до самоубийства лорда Кестльри Каннингу был предложен пост генерал-губернатора Индии, но теперь он от этого назначения отказался. Перед ним открывалось широкое поле деятельности, дневные и ночные труды его не пугали, мутное море дипломатических всеевропейских интриг не внушало ему такого ужаса, как его предшественнику. Глава кабинета лорд Ливерпуль предоставил ему полную свободу действий, и вот Каннинг очутился лицом к лицу с враждебным ему и одушевленным меттерниховскими тенденциями европейским официальным миром. Король Георг IV, как сказано, чувствовал к Каннингу болезненную антипатию, и это также на первых порах могло затруднить действия нового министра иностранных дел: монархическая идея была более, чем когда-либо, сильна в Европе. Каннинг вступил в управление делами в момент, когда уже нельзя было остановить прямого и непосредственного результата дипломатических ошибок покойного Кестльри: французская армия, но уполномочию великих держав, вторглась в Испанию, уничтожила последние надежды на торжество испанских конституционалистов и восстановила абсолютизм королевской власти. Каннинг не мог уже остановить начатого, но он, не обинуясь, высказал французскому посланнику в Лондоне, что «крестовый поход», предпринимаемый французским правительством, «ненавистен» ему, Каннингу, и что если Фердинанд испанский будет вести себя подобно английскому королю Иакову II (изгнанному в 1688 г.), то он вполне заслужит той же участи. Эти заявления и подобные им произвели неописуемый фурор на континенте. Меттерних со свойственной ему беспокойной, инстинктивной чуткостью мгновенно, по-видимому, понял, что, кажется, его коса нашла на камень. Ближайшее будущее подтвердило блистательно справедливость этого опасения. Наклевывалась тогда, в 1823 г., во французских, испанских и австрийских правящих кругах одна идея, казавшаяся некоторое время весьма осуществимой: Южная Америка была охвачена восстанием против своей метрополии, и Испания, которая совершенно не в силах была справиться с восставшими, почти готова была уступить все права на колонии французам, а Франция уже проводила открыто мысль, что за свои заслуги по усмирению испанских беспорядков она вполне достойна некоторой награды; предприятие снискало себе также и полное одобрение Меттерниха, жаждавшего увидеть южноамериканских бунтовщиков поскорее в крепких руках французского колониального управления. И вот все рухнуло из-за Каннинга. Он решительно заявил, что в деле южноамериканских колоний признает только лишь «совершившийся факт»:
