определенной структурой, упорядоченностью, иначе говоря, информацией, противостоящей неупорядоченности, хаосу.
Древо жизни
Совокупность всего живого на Земле, от сотворения до наших дней, мы привычно называем древом жизни. А почему, собственно, древо? Почему не куст? Звучит ничуть не хуже: куст жизни… Иначе говоря, жизнь предстает в этой метафоре многокорневой системой, все веточки и побеги которой так или иначе равноценны.
В самом деле, не равноценны ли перед «природы вечным ликом» насекомое с его удивительными инстинктами и млекопитающее, моллюск с его необычайно развитым мозгом (осьминог) и шимпанзе, да хоть бы и сам человек? Французский мыслитель-интуитивист, лауреат Нобелевской премии Анри Бергсон вообще ставил инстинкт выше интеллекта. Он писал: «Интеллект характеризуется природным непониманием жизни. Наоборот, инстинкт отливается по форме жизни. В то время, как интеллект трактует все вещи механически, инстинкт действует, если можно так выразиться, органически. Если бы пробудилось спящее в нем сознание, если бы он обратился вовнутрь на познание, вместо того чтобы переходить во внешние действия, если бы мы умели спрашивать его, а он умел бы отвечать, он выдал бы нам самые глубокие тайны жизни… Существуют вещи, которые интеллект способен искать, но которых он сам по себе никогда не найдет. Только инстинкт мог бы найти их, но он никогда не станет их искать».
У пчелы нет разума, но инстинкты обеспечивают с максимальной надежностью весь цикл ее существования. Тогда как интеллект на каждом шагу заводит человека бог весть куда. Разум подавляет в нас инстинкты; они не сочетаемы с интеллектом: «То, что есть в инстинкте существенного, не может выразиться в интеллектуальных терминах и, следовательно, не может быть анализировано». Человеку суждено, по Бергсону, быть отброшенным в процессе эволюции, как некогда динозаврам, а до них — трилобитам и панцирным рыбам. Ни малейших преимуществ нам не дано, напротив. «В общем, эволюция старается идти, насколько возможно, в прямом направлении, но каждое специальное развитие представляет круговой процесс. Как вихри пыли, поднятые пролетевшим ветром, живые существа вращаются вокруг самих себя, отставая от великого потока жизни».
Поток этот слепо стремится вперед; все, что ни возникает на мгновение в нем, тут же исчезает в очередном водовороте.
Тогда как «древо жизни» — метафора, позаимствованная нами из первой же ветхозаветной книги — «Бытие», — подразумевает единый ствол, развития с четким расположением на нем ветвей — пониже и повыше, с верхушечной точкой роста (термин ботаники); воздыманию ее к небу служат разом и ветви, и листья, и корни.
Проще говоря, «дочеловеческая» природа как бы лишь предыстория мироздания (во всяком случае жизни на Земле). Его подлинное бытие связано с нашим появлением, с осознанием человеком окружающего мира. Мы и есть вершина жизни. Как бы задуманы изначально.
Биологическая систематика выясняет развитие более сложных форм из простых: из одноклеточных, простейших (они так и называются), возникли кишечнополостные (представьте комок клеток в виде мячика с дыркой; сомните его так, чтобы образовалась двухслойная полусфера — «зонтик медузы», упрощенная модель кишечнополостного животного); из последних — черви, которые, в свою очередь, дали начало моллюскам и членистоногим…
Одна прямая линия развития? Нет, это только так кажется.
Позвоночные, скажем, произошли не от членистоногих, как вроде бы показывает схема, — от ракообразных, пауков, насекомых, а от каких-то гораздо более примитивных форм, наподобие ланцетника… А у лишайника и вовсе два предка: гриб и водоросль. Клетки нашего тела, по некоторым предположениям, тоже симбиотического происхождения: несколько «предорганизмов» в одной оболочке. Митохондрии будто бы существовали когда-то самостоятельно…
Ну никак не выстраивается стройное древо эволюции. Тем более что почти с самого начала ствол разделился на две по меньшей мере равномощные ветви: миры растительный и животный.
Возникают серьезные сомнения в правомочности привычной метафоры — «древо жизни». Академик-палеонтолог Б.Соколов считает, что «эволюционное развитие шло не одним-единственным путем, и мы не знаем, как связать родственные стволы многих беспозвоночных: ниже границы кембрия (более полумиллиарда лет назад) сейчас опущены корешки целого ряда ветвей эволюционного древа — они не сходятся… И сойдутся ли вообще?!»
Какое уж тут древо?.. Наверное, все-таки многокорневой куст? И гомо сапиенс на этом «кусте жизни» лишь один из побегов? Появление его — лишь случайность, исчезновение когда-нибудь никем не будет замечено: некому будет зафиксировать этот факт. Английский научно-документальный фильм «Хроника Хеллстрома» демонстрирует фантастическую приспособляемость насекомых. Они процветают в условиях, в которых человек выжить не может. Они гораздо древнее всех млекопитающих и, по уверению авторов картины, переживут нас. Заключительные кадры — предсказание: человечество вымерло, как некогда гигантские рептилии. Земля — царство насекомых…
Человек произошел от обезьяны (от общих с ней предков) — это уж точно. А если заглянуть глубже, в самый корень? Независимо ни от каких наших рассуждений человек — этот великолепный итог эволюции, по крайней мере на данный момент, — произошел от одноклеточных организмов. Простейшие, самые дальние наши предки, все еще процветают рядом с нами, на поверхности нашего тела и внутри нас тоже. Расплодившись, они вполне способны погубить каждого из нас, и тогда кажется, будто они берут над нами верх.
Микроскоп подтвердит, что в принципе эти наши предки устроены так же, как и любая клетка организма человека. Правда, каждая из миллиардов клеток, составляющих сложный организм, кроме обычной для ее жизнедеятельной функции, несет и особую, возникшую в ходе эволюции: вырабатывает гормон, проводит нервный импульс, переносит кислород по току крови, служа таким образом всему коллективу клеток — организму в целом.
У клетки, некогда автономной, самообеспечивавшейся, появились какие-то новые обязанности. Уже и для собственного прокормления она нуждается в сотрудничестве других клеток, в кооперации. Вне единого организма таких специализированных клеток вы уже не встретите; сами по себе они не выживут, погибнут.
Откуда же у клетки эти новые способности? Прежде ведь их не было… Естественный отбор отбирает нечто уже готовое. А как оно возникло, это нечто? Как прикоснуться к самой сути жизни?
Зародыш в икринке, в яйце или, как у млекопитающих, в теле матери развивается долго, иной раз до года и даже больше. И если рассматривать его в последовательные моменты созревания — спустя час, сутки, неделю, месяц, — увидим непрерывно нарастающую сложность живой конструкции. Вот оплодотворенная клетка, вот уже целый комочек, подобный примитивным кишечнополостным, вот уже нечто вроде рыбьего малька или уже, пожалуй, головастика… На каком-то этапе зародыши всех млекопитающих — и человека тоже — почти не отличимы друг от друга, но более примитивная форма остановится в своем развитии раньше (вот и готовый организм — карась или лягушка), тогда как более сложная продвинется дальше.
Еще в XVIII веке, столетие спустя после изобретения микроскопа, так называемые преформисты полагали, что в человеческом сперматозоиде содержится чрезвычайно маленький человечек, а в нем, в свою очередь, другой — и так до бесконечности. Один из основоположников экспериментальной физиологии Альбрехт фон Галлер, набожный христианин, даже подсчитал, что в яичниках библейской праматери Евы было не менее 200 миллиардов крохотных человечков, вереницей вложенных друг в друга на манер матрешек.
В наш век генетики те, кто попытался бы фантазировать таким же образом, сочли бы, что в зародыше человека содержится зародыш обезьяны, а в нем — зародыш более примитивного примата, близкого к грызунам, а в нем, в свою очередь, — зародыш рептилии, вплоть до простейшего организма, одноклеточного, внешне похожего на половую клетку, но без этой способности развернуться в необычайно
