– Ковровые дорожки пришлось разрезать на куски, чтобы не имели товарного вида, а то он и их бы продал… – рассказывала Лариса Степановна, школьная учительница литературы. – Только они да книжки в доме остались – остальное продал. Я его запирала, так он по простыням с четвертого этажа спускался. Комнатка его была как собачья будка. Под себя ходил. Весь в язвах, нарывах, даже голова была не круглая, а какая-то… не понять… Он уже не человек был.
Когда Ирина впервые услышала эту историю, она поразилось, как просто и спокойно Лариса Степановна обо всем рассказывала. Та, заметив, пояснила:
– В душе я уже столько раз его и убила, и похоронила, что когда это произошло на самом деле, уже и не плакала. Вот я седая. А как думаешь, сколько мне лет? Сорок один. Не намного тебя старше. Эх, да что говорить, я с именем Лариса никого счастливых не встречала – у всех жизнь через пни да кочки…
Она зарезала сына и потом сидела с ним в квартире три дня, пока запах не поплыл по дому. Ирина думала, что Лариса Степановна все же не в себе. Однако даже если и так, то советы она давала дельные.
С того самого августовского дня, когда для Ирины кончилась свобода, не знала она ничего о Николае и о себе не давала знать – Бобров велел на время прервать переписку, да и не знала Ирина, куда писать – Грядкина-то поди опять перевезли. Она привыкала думать о нем, как о прошлом. Приучила себя к мысли, что он освободится и начнет новую жизнь – счастливее прежней. Ей казалось, что вот этим всем – даже смертью Радостева – судьба дала им выход, разрубила затянувшийся до предела узел их с Грядкиным отношений.
Насчет предстоящего суда в камере все сходились на том, что тут уж как повезет: если попадется судья, которую муж хоть один раз кулаком пригрел, то быть Ирине вольным человеком. Но если попадется баба небитая, а тем более мужик, так тут дело плохо…
Следствие кончилось в сентябре. Чтобы не лежать в камере целыми днями и не выть от своих мыслей, Ирина поступила в рабочую команду (рабочку) – работала в столовой, в ларьке, в комнате передач. Иногда посылали и в свинарник – это была работа тяжелая, но тем и хорошая: никаких сил не оставалось на разные окаянные мысли.
Утром одного из первых октябрьских дней она шла по территории СИЗО в столовую. У корпусов кучками стояли мужики. Краем глаза Ирина увидела, как из этой массы вдруг отделился кто-то и быстро подошел к ограде. Она чувствовала себя так, будто что-то жжет ей затылок. Удивленная, она оглянулась. Из-за забора безумным взглядом смотрел на нее Грядкин. Глаза их встретились. Оба молчали, инстинктом зэков поняв, что свое знакомство им показывать нельзя.
Ирина почувствовала, как сердце ее колотится возле горла. Она пошла дальше, спиной чувствуя на себе его взгляд.
Когда вечером она шла к себе в корпус, она уже знала, что он будет ждать ее у этой ограды. Он и правда стоял там. Она подошла так, будто ей надо что-то поправить в одежде. Грядкин смотрел на нее во все глаза. Она мельком взглянула на него и сказала в сторону:
– Не пришел твой товарищ, не помог.
Грядкин сразу понял эти слова – значит, Бобров пропал. Внутри у Грядкина заныло – он вспомнил, как надеялся на то, что все кончилось хорошо, как убеждал себя, что Бобров не соврал, позвонил, и как понимал с самого начала, что нет Боброву никакого дела ни до Ирины, ни до него, Грядкина.
– Я сейчас пойду и напишу явку с повинной… – сказал он, глядя безумными глазами на нее, на ее глаза, на ее лицо. Она казалась ему сейчас прекраснее, чем была в те дни, когда они познакомились, прекраснее, чем даже в ту первую их ночь.
– Прекрати… – проговорила она торопливо. – Может, еще оправдают меня по самообороне.
Она пошла дальше. В камере первой на ее странное лицо с блуждающей улыбкой обратила внимание Лариса Степановна.
– Ты чего это цветешь, девка? – спросила она с недоумением. – Вроде с ума не сошла, а цветешь…
– И правда, – заметил Надька, еще одна знакомица по первому тюремному дню, разрубившая по пьянке своему мужу голову, когда из этой головы, по ее словам, полезли змеи и тараканы. – Или вас там, в рабочке, мужики обслуживают?!
– Тьфу на тебя, Надька… – беззлобно отозвалась Ирина. – Только про мужиков и думаешь.
– А вот посидишь с мое, тоже только про них думать будешь! – твердо заявила Надька.
Вечером, когда камера угомонилась, Надька с Ларисой Степановной на правах старых подруг подсели пошептаться с Ириной. Она рассказала им коротко: так и так, привезли в СИЗО того парня, который на самом деле моего мужа убил. Обе ахнули.
– А я же чувствовала! – с легким торжеством сказала Лариса Степановна. – Я когда читала Агату Кристи, так на середине понимала, кто кого и за что убил. И здесь понимала, что ты кого-то прикрываешь. Только, уж извини, думала, что это сын мужа твоего зарезал…
– Заложи ты его, заложи! – горячо зашептала Надька. – Вон сколько горя из-за него принимаешь.
– Не могу… – покачала головой Ирина. – Его за мошенничество уже в третьем или четвертом городе судят. Это лет шесть, если не больше. Да убийство – лет десять.
– Ему многовато, а тебе что – в самый раз? – ехидно спросила Надька. – Вот в школе рассказывали нам про жен декабристов, которые за своими мужьями в Сибирь поперлись. А ты, выходит, решила вместо него сидеть.
– Ого! – сказала Лариса Степановна. – А ты в школе училась что ли?
– А то! – важно ответила Надька. – И ничего училась. Только задурила в девятом классе. И додурилась…
– Так поди не посадят еще… – сказала Ирина. – Да и не поверит ведь мне никто.
– Чего же не поверит? – удивилась Надька. – Ты же не одна его видела.
– Так у него алиби… – усмехнулась Ирина. – Железобетонное.
– Какое? – спросила Лариса Степановна.
– Он в день убийства в тюрьме сидел… – ответила Ирина, усмехаясь.
– Как это?! – поразилась Надька.
– Да вот так. За 200 тысяч его из тюрьмы ко мне домой привезли повидаться.
– Ого! – поразилась Лариса Степановна. – Разве так бывает?
– Если было, значит, бывает… – пожала плечами Ирина. – Он с февраля по тюрьмам, а в августе приехал. А муж-то про все знал – и что любовник у меня есть, и что в тюрьме он, и даже фотографии его видел.
Муж начал кипятиться, а Коля взял ножик и…
– Дааа… Агате Кристи такие сюжеты не снились… – проговорила Лариса Степановна.
– Пожила бы она в России, еще не то начало бы ей сниться! – авторитетно заявила Надька.
– Вот именно… – сказала Ирина. – А ведь не сам же он эту поездку устроил. Это ж сколько народу должно по шапке получить? Им проще будет нас с Колей живыми здесь под горой закопать.
– И закопают, раз такие дела! – твердо сказал Надька. Лариса Степановна с грустью смотрела на Ирину.
– И что же ты теперь делать будешь? – спросила Лариса Степановна.
– Суда ждать… – хмыкнула Ирина. – Ждать нашего самого справедливого суда…
Глава 2
Когда в октябре Ирину в первый раз повезли на заседание суда, она загадала – лишь бы женщина судила, лишь бы женщина! И увидев, что судья и правда женщина – завитая, обесцвеченная, в очках, со строго поджатыми губами – Ирина почувствовала облегчение. Она считала, что ее судьба уже почти решена, верила, что судья поверит в ее рассказ о самообороне и ее выпустят. Правда, не очень представляла, что будет тогда делать – Мишку забрали к себе Радостевы и она не сомневалась в том, какие они поют ему о ней песни. Ехать в деревню? Деревенская беспросветная жизнь пугала ее. Иногда она думала даже, что только в тюрьме и будет у нее крыша над головой.
Кроме этих надежд, была в ее жизни теперь и радость. Они переписывались – тюремная почта работала через трубы канализации. Да еще почти каждое утро удавалось им с Николаем встретиться: во время раздачи пищи они открывали люк для подачи еды, садились по разные стороны от двери и разговаривали. Девчонки делали за Ирину всю ее работу. Никто не ворчал. Разве что удивлялись – ишь ты,
