голос. – Мотив был только у вас, возможности – только у вас. Или какой-то бетмен спустился с небес за вас мужу отомстить? Вот вы здесь запираетесь, и думаете, что этим помогаете себе. А нет – только хуже делаете. Признаете вину – десять лет. А не признаете – пятнадцать! Ты, дура, подумай, сколько сыну-то уже будет, когда ты из зоны выйдешь?!
При напоминании о сыне что-то надломилось в Ирине. Она упала головой на стол и зарыдала так, как еще никто не рыдал в этом кабинете. Бушуев и Мельников оторопели. Бушуев мигнул напарнику – воды. Мельников полез за графином, за стаканом, наконец, спроворил воды.
– Гражданочка, попейте и успокойтесь… – командирским тоном сказал Бушуев. – Товарищ мой верно все говорит – запирательство вам обойдется слишком дорого. Самооборона не получается. Вот в любой другой день, когда он вас колотил, зарезали бы вы его, и была бы самооборона, а сегодня – нет. Пишите явку с повинной.
– Адвоката! – вдруг вспомнила Ирина. – Адвоката!
Бушуев и Мельников с тоской переглянулись – допрос грозил затянуться до утра.
– Мадам, мы на вас чужого не повесим, вам бы свое унести! – начал было Мельников, но Бушуев его оборвал:
– Ладно. Будет вам адвокат…
Глава 3
Хоть и бывали фамилии похуже, но свою – Грядкин – Николай никогда не любил. Почему – сказать не мог, но не любил. Возможно, потому, что с самого детства помнил отцовские слова: «Надо выбрать свою грядку и на ней потихоньку расти!». Отцу это казалось шуткой, но Николай так и представлял себе, что вот его закопали в грядку, и он оттуда, как морковка с глазами, вырастает. А вместо волос у него – зеленая ботва. Может, это даже снилось ему – отсюда, видимо, было чувство ужаса, появлявшееся всегда, когда отец вспоминал свою поговорку.
Отца Николая звали Виктор, маму – Нина. Они родились в пятидесятые годы, а их студенческая молодость помножилась на благополучие семидесятых. Отец то и дело рассказывал, как был в институте комсомольским активистом, спортсменом, как ездил в стройотряды комиссаром, как играл на гитаре, писал стихи и даже посылал их в журнал (в журнале отказали, но уже одно то, что Виктору Грядкину пришел из журнала ответ, произвело сенсацию в институте – считалось, что отвечают не каждому). Высокий, черноволосый, громкоголосый, он был в институте первым парнем. Николай однажды, во время очередного отцовского рассказа о необычайном успехе руководимой отцом самодеятельности, вдруг понял, что студенческая пора был для отца счастливейшим временем. А потом она кончилась и он попал в какой-то проектный институт, в огромный зал с бесконечными рядами кульманов.
Отец пытался и здесь поактивничать, но охотников до песен и театров миниатюр не оказалось, да еще тут же началась семейная жизнь, родился, он, Николай.
Грядкин иногда удивлялся, на чем и как сошлись его родители. Мама была из деревни, жила в общежитии, красавицей не была, что и сама признавала, правда, делая это так, что за признанием читалось: «Вот хоть и не красавица я, а скольким красавицам утерла нос!». В детстве Грядкин думал, что у его отца и матери любовь, как у Принца и Золушки. Потом, повзрослев, из полуфраз и полуразговоров, из шуточек и намеков, он понял, что в случае с его родителями к этому сказочному сюжету надо еще добавить новогоднюю ночь, портвейн, и ту решимость, с которой мама сама залезла к отцу в постель. Принц-то думал, что это так, шутки, игры, приключение. Но у Золушки были иные планы: она забеременела.
– Я поступил как честный человек!.. – то и дело говорил Николаю отец. – Ты думаешь, мне с твоей матерью было легко? Но мы в ответе за тех, кого приручили.
При этом бабушка, мамина мама, была из простых, проще некуда – работала в деревенском клубе техничкой. Николаю, особенно в детстве, эта ее работа нравилась – бабушка пропускала его без билета в кино и вообще в клубе он был своим, мог смотреть фильмы из будки киномеханика и вместе с ним клеил то и дело рвущуюся пленку (Николая занимало, почему в этот момент в зале кричали киномеханику «Сапожник! Сапожник!»), но отец это «происхождение» матери то и дело поминал: «Ты вон из каких, а я не посмотрел на это, женился!». «Сам-то будто из дворян!» – отвечала на это мама. Родители отца и правда были всего лишь заводскими служащими, но отец считал, что это – белая кость, техническая интеллигенция. «На нас держится страна, на инженерах, на лучших мозгах страны!» – то и дело говорил Грядкин-старший.
Грядкины жили в одном из больших сибирских городов, в том, который считал себя третьей столицей государства. Жили как все: большой радостью была покупка стенки, большой мечтой – подписные издания. Правда, красные тома Дюма им так и не достались, зато подписались на Салтыкова-Щедрина, и одиннадцать его коричневых томов, почти нечитанных, стояли ровным рядом. Когда по случаю купили ковер, Нина на радостях обзванивала соседок. В рестораны ходили редко и совершенно не умели оставлять официантам на чай – им казалось, что официант от чаевых должен обидеться и вызвать милицию как при получении взятки.
Как все в их кругу, они много спорили на кухне. Сначала им не нравились коммунисты, с 1991 года – демократы. Николай рос под шум этих разговоров, под слова «перестройка», «ускорение», «гласность», под шелест газет, которые тогда читали, будто проглатывали.
Детство Грядкина пришлось на разгар советского кризиса, так что про хорошую жизнь он узнавал лишь из ностальгических рассказов взрослых. Сам же помнил лишь конфеты по прозвищу «Дунькина радость» – карамель нельзя было раскусить, проще было бросить в горячий чай и размешать – получался чай с молоком или что-то вроде этого. Ну да, пряники в магазине стоили гроши, но почему они всегда были каменные? К хорошей жизни не привык, но очень о ней мечтал. Из отцовского воспитания запали слова «мужик должен» и «заработать».
В 14 лет Николай решил заработать отцу на подарок деньги. Было лето, на каждом перекрестке стояли пацаны с ведрами и тряпками и мыли желающим машины. Николай присоединился к одной из таких компаний и неделю драил крылья, багажники, колеса. Будучи научен тому, что лучший подарок – книга, он именно книгу и купил: какой-то новоизданный том Хемингуэя, фамилия которого то и дело доносилась из кухни. Этим Хэмингуэем Николай и получил от отца по башке – отец откуда-то прознал, как заработал Николай деньги на подарок.
– Головой надо работать, головой! – сказал ему тогда отец. – Руками дураки работают, а ты белая кость! Ты еще как бабка твоя начни полы мыть!
Николай хоть и был с отцом совершенно не согласен, промолчал, и слезы проглотил. В следующий раз он решил и правда работать головой: с пацанами они покупали в одной из редакций газеты, а потом продавали их на улице, крича совсем как в кино: «Свежие газеты! Покупайте! Сенсации, разоблачения, кроссворд, астропрогноз!». Но и за эти деньги ему влетело от отца.
– Это не работа, это купи-продай! – кричал отец. – Ты не работяга, ты спекулянт!
Николаю было тогда уже больше 15 лет, поэтому он не промолчал.
– Папа, это всего-навсего рыночная экономика! – сказал он. Отец дал ему подзатыльник. Не то чтобы этот подзатыльник перевернул весь внутренний мир Николая. Но именно после этого отец все чаще стал казаться ему сварливым старичком – и это при том, что отцу было всего лишь за сорок.
К окончанию школы Николай имел что-то вроде небольшого бизнеса – он торговал автозапчастями. Кругом автомастерские специализировались на иномарках, и только Николай, едва ли не единственный, сделал ставку на отечественный автопром.
У отца был «Москвич-412» – когда-то новый и даже в какой-то степени модный, а ко второй половине 90-х дышащий на ладан. Глядя на него, Николай как-то раз подумал, что такая развалюха в городе далеко не одна, и их хозяева тоже хотят ездить. На запчастях для этого утиля он и зарабатывал.
Николай по-прежнему все заработанное отдавал матери – так был научен. Однако мать принимала деньги с таким испуганным лицом, будто участвовала в антиправительственном заговоре. Николай видел, что никакого хода эти деньги не имеют – ни еды, ни одежды мать не покупала, боясь, что отец начнет выяснять, с каких это доходов вдруг такая роскошь.
Жизнью с родителями Николай тяготился все больше. В последнем классе школы он понял, что из родного города надо уезжать. В одном из соседних городов оказался техникум, где учили на автомехаников. Кроме того, при техникуме имелось общежитие, там платили стипендию, а по утрам ученикам даже давали завтрак. Грядкин, впрочем, полагал, что и в этом городе есть старые «Москвичи», и на свой кусок хлеба он
