щебенке стояла на шее отрезанная голова. Наташа, как увидела голову, ахнула и зажала ладонью рот.
– Я же говорил, Наташечка… – насмешливо проговорил Бесчетнов. Тут он прошел так, что увидел лицо. Страшные глаза Грядкина смотрели на него в упор.
– Твою мать… – сказал Бесчетнов. – Твою мать… Трофим, снимай все!
– А ты чего, его знаешь? – удивленно спросил фотограф.
– Да это же тот, который ходил к нам, говорил, что это он убил, а жена за это убийство сидит!
– Да не, не похож! – покрутил головой Трофим.
– Ты уж извини, но если тебе поезд башку отрежет, ты тоже вряд ли будешь на себя похож…
– Сплюнь, скажешь тоже! – заплевался Трофим. Он присел на корточки прямо перед лицом несчастного Грядкина и фотографировал его в упор: если бы Грядкин был жив, он бы неминуемо моргнул от вспышки. – А ты как думаешь – он сам?
– Ну трудно предположить, что его вот выложили и держали здесь… – ответил Бесчетнов. «Пережевала тебя, Коля Грядкин, наша хренова страна, и выплюнула… – думал Бесчетнов, глядя в мертвые глаза. – Ты уж извини меня. Не помог я тебе. Не помог…». Статью он написал, она вышла, но никакой реакции не было – как в песок.
– Могли напоить и положить. Могли по башке дать и положить. Вариантов куча… – сказал фотограф.
– Могли… – сказал Бесчетнов. – А скорее, понял он, что ничего у него не выйдет, и сам себя приговорил.
– За убийство того алкаша?
– Да алкаш-то, думаю, ему побоку. За любовь. За любовь… – сказал Бесчетнов.
– Выпьем за любовь… – с усмешкой сказал Трофим, пристраиваясь фотографировать тело и жалея, что кровь из-под него не вытекла на щебенку – с кровью снимок был бы эффектнее. Через пути пробирались линейные милиционеры, и девушка в джинсах из транспортной прокуратуры…
Глава 12
«Ирина, прости меня, ничего у меня не вышло. Я сел не в свою грядку и не прижился. Я виноват перед тобой и отвечу по самой высшей мерке. Я загубил твою жизнь, а моя мне без тебя не нужна. Я причина всех твоих проблем, думаю, без меня все от тебя отцепятся, и будет тебе УДО. Ты забудь меня, вот сразу после этого письма. В конце концов, я и правда всего лишь глупый пацан, все время витавший в облаках и строивший воздушные замки. Мне не для кого жить, кроме тебя, а тебе я причиняю только горе. Желаю тебе счастья, ты еще молодая и оно у тебя будет. А я чувствую себя стариком, которому уже незачем жить на свете. Прощай. Разлюби меня и забудь. Просто прохожий Коля Грядкин»…
Ирина читала это, глотала слезы.
– Ты чего, подруга? – спросила ее Елена.
– Коля… Коля… Письмо прислал… – ответила Ирина.
– И чего? Говорит: все, мол, не нужна ты мне больше, нашел молодую? Ну я так и знала! – сказала Елена. – Только по штрафным изоляторам из-за этого говнюка тебя мытарят. Наплюй. У тебя этих мужиков будет…
– Нету Коли… – сказала Ирина. – Нету.
Она протянула письмо. Елена читала, глядя на него расширяющимися от ужаса глазами.
– Вот ни фига себе, вот учудил Коля-Николай… – сказала она. – Ты думаешь, не пошутил?
– Думаю, не пошутил… – сказала Ирина.
Через два дня ее известили, что ее муж, Николай Грядкин, попал под поезд.
В колонии покончить с собой можно, но нелегко. Сначала Ирине это не удалось, а потом уже не было сил. Из нее будто вынули что-то. Она и сама не знала, жила ли она эти годы. Дни проскальзывали за днями. Она летела сквозь время, не замечая его, лишь иногда, по снегу, понимая, что наступила зима, а по цветкам на клумбах – что пришло лето. Она была поглощена своими мыслями – о Коле, о себе, о себе и Коле. Она вроде и не сошла с ума, но забыла, что он умер, и вместе с тем знала, что он не придет. При этом у нее не было на него обиды – она откуда-то знала, что он не может придти.
То ли в высших сферах, а то ли просто в управлении решили, видать, что с нее хватит: ее выпустили условно-досрочно. Однажды летом она вышла за ворота колонии с чемоданчиком и некоторым количеством денег в кармане. Коля почему-то не встречал ее, но она не обиделась – подумала, что встретит. Она поехала в город. Какая-то сила вела ее, и вдруг Ирина увидела себя на железнодорожном вокзале, чувствуя, что ей здесь что-то надо найти, но не помня – что. Она стояла на перроне, оглядываясь. Люди текли мимо нее, удивленно глядя на эту женщину, выглядевшую, словно потерявшийся ребенок. В конце концов к ней подошел милиционер, спросил документы, и, узнав, что из документов у нее есть только справка об освобождении, велел валить отсюда подальше.
Она помнила, что у нее есть еще дело. Она поехала к сыну. Мишка все эти годы жил у Ольги Радостевой. Когда Ирина позвонила в дверь, именно Ольга открыла ей.
– Ого! – сказала Ольга. – Какие люди! И у тебя еще хватает наглости сюда заявляться?!
– Здравствуй, Оля… – ответила Ирина, этим обращением поразив сноху. – Позови Мишу, будь добра.
Но Мишка уже и сам вышел.
– Теть Оль, пусть войдет… – сказал он.
Ольга, что-то ворча, посторонилась.
Ирина вошла. Перед ней стоял молодой парень, высокий, длинноволосый, синеглазый. Она с трудом поняла, что это и есть Мишка – в ее памяти он все эти годы был хоть и пятнадцатилетним, но ребенком, а тут перед ней стоял другой, взрослый, человек.
– Здравствуйте… – сказал Мишка и протянул ей руку. Он явно не знал, как себя вести. Совершенно не понимала этого и Ирина. Ольга, махнув рукой, велела всем идти на кухню и сказала, что сейчас поставит чай.
– Как ты живешь, Мишенька? – спрашивала Ирина.
– Хорошо. Все нормально у меня… – отвечал Мишка. Он тоже смотрел на нее и не узнавал. В его сознании мама была другая – веселая и молодая. Здесь же сидела усталая женщина непонятного возраста, улыбавшаяся странной улыбкой. Она гладила его по волосам и Мишка делал усилие, чтобы не отдернуть голову. Он чувствовал с удивлением, что ему не по себе.
– Ты учишься, работаешь?
– И учусь, и работаю… – ответил он.
– А где?
– В институте на рекламе. А работаю в имиджевом агентстве…
– В каком агентстве? – удивилась она.
– В имиджевом… – ответил Мишка. Беседа все больше томила его.
– Хорошая должно быть работа… – медленно сказала она. – Чистая…
– Да уж, – не утерпела Ольга. – Под забором мальчишку не оставили!
Но Ирина только посмотрела на нее и ничего не ответила.
– А что это – имидж? – спросила она сына.
– Мам, не притворяйся, будто тебе это интересно… – сказал Мишка.
– Я не притворяюсь. Мне все про тебя интересно. Все же четыре года не виделись… Поговори со мной, сынок…
– О чем? – удивленно спросил он, помолчал и вдруг со смешком спросил: – Как в тюрьме кормят? Как в камере – не обижали?
Она дернулась.
– В камере-то не обижали… – ответила она, разом замкнувшись.
– Ладно, хватит, – сказала Ольга. – Видишь, не нужна ты ему. Иди, иди, все, что ты могла, ты уже сделала…
– За что ты ненавидишь меня? – спросила Ирина. – За то, что я посмела полюбить? За то, что этот мальчик любил меня?
– Полюбить? – вдруг оскалилась Ольга. – Это ты называешь – полюбить? Да трахаться тебе хотелось, молодого мяса попробовать! Как моего брата в койку затащила, так потом и этого несчастного пацана.
