В творчестве есть важный момент: присутствие строгого умного друга, слушающего еще не просохшие страницы вашего романа. Как важно, чтобы он восхитился, расплакался, расхохотался. Ужасно, если он, нахмурясь, скажет: плохо. Таким другом, таким первым оценщиком должен быть критик. В минуты творчества важно знать, что есть такой человек.
Культурно выросшему зрителю — качественно новую драматургию
Какие качества более всего нужны нашей драматургии?
Думаю, что при ответе на этот вопрос следует исходить из широко развернутых предпосылок.
Строится новый материальный мир, и вместе с ним перестраивается и человеческая психика. Но до сих пор у нас еще имеется разрыв между перестройкой материальных сил и психикой человека. Искусство — одно из главных средств для заполнения этого разрыва, для перестройки сознания людей. Отсюда и основная задача его — организация психики нового человека. Цель его — изучение и показ нового типа человека-гражданина, формирующегося в обстановке революционно-созидательного изменения производственных сил и появления новых материальных богатств.
Каким же образом следует двигаться к этой цели?
Понятие социалистического реализма в искусстве включает в себя не только непосредственно авторское творчество, но и новые внешние силы, воздействующие на писателя и драматурга, то есть новое отношение к ним массового зрителя и читателя. Поэтому я придаю огромное значение собиранию отзывов читателей и зрителей, которое широко развернулось сейчас на фабриках, заводах, домах культуры и т. д.
Сближение драматурга и зрителя обогатит наших авторов колоссальной творческой потенцией широких масс, реальным опытом первых строителей нового общества. Искусство может цвести только тогда, когда в его создании принимают участие широкие массы, вносящие в него свои чаяния и волнения, свое знание жизни.
У нас до сих пор не позволяют в театре свистать, считают это хулиганством. По-моему, это плохо: не следует стеснять реакцию зрителя, тем более что если не свистом, то кашлем и хождением он все же выказывает свое невнимание и недовольство. И если кто-то написал плохую пьесу, а театр ее поставил, пусть свист из зрительного зала покажет отношение зрителя, чтобы второй раз этого не повторяли: реакция зрителя, как положительная, так и отрицательная, должна быть полной.
До сих пор наши журналы не печатали отзывы зрителей о пьесах и постановках. Делать это, по- моему, необходимо — и не от случая к случаю, а систематически. Наш зритель — высокой квалификации, и он достаточно знает, что нужно советскому искусству; он вырос до того, что может соучаствовать в процессе творчества. Надо только организовать зрителя, чтобы он не разбрасывался на мелочи, ни его, ни драматурга не интересующие, как это часто бывает, и тогда мы будем иметь надежного помощника в лице коллективного критика зрителя. В таком деле рассчитывать на самотек нельзя.
Обсуждение любой пьесы надо ставить конкретно, напрямик:
— Товарищи, нашел ли автор пьесы зерно нового человека? В чем вы это зерно увидели?
Обсудить один такой вопрос важней, чем десятки замечаний о том, что в столярном цехе нельзя курить и т. п.
Я не могу сейчас предложить формы этой работы — их покажет опыт самоотчетов драматургов и писателей, конференции читателей и зрителей и т. п.
Как правило, мы видим в действительности много больше того, что драматурги показывают нам на сцене. Наш зритель тянет нас к большому полотну. И чем скорей и крепче мы наладим с ним крепкую, творческую связь, привлечем его к соучастию в нашей работе, тем скорей мы выполним его задание — дадим большие полотна, развернуто показывающие нашу многогранную действительность. И главным героем в них должен стать гражданин строящегося социалистического общества.
Нужна ли мужицкая сила?
Заповеди потому и заповеди, что их вырезали на камне. В то время не проходили диамата, и казалось, что счастливый результат борьбы станет вечным законом. Это будто бы так же очевидно, как Волга, впадающая и т. д…Но, оказывается, диамат — диаматом, а когда живое тело, успокоенное в благополучии канона, превращается из счастливого единства в противоречие (волшебство или людская злоба?), — живое тело протестует и вопит…
Случилось: Горький швырнул головню в старый чулан, где хранился старый реквизит «почвенников», заплесневелые консервы «мужицкой силы», и неожиданно и странно нашлись свирепые оберегатели этого литературного имущества.
Чем в прошлом славна и велика была русская литература? Страстной тоской по недостижимому (еще бы, — под самым носом пудовый кулачище исправника)… Глубиной противоречий, глубиной такой бездонно вековой, что Достоевскому померещился там сам антихрист… Бунтом против неба и земли ущемленного разночинца-одиночки… Мужицким анархизмом Льва Толстого… Полнокровной эмоциональностью, «нутром», мужицкой силой… И т. д. и т. д…А после Октября — наспех собранными и наспех записанными идеями и фактами великой эпохи…
Вывозилось все это на Запад с нашим сырьем — лесом, мазутом, рудой и пшеницей. Ясно, что в творениях, и в великих творениях, билась и бушевала «мужицкая сила» страны сырья и стопудового кулака… От Пушкина до наших дней сокровища литературы черпались из этих мужицких запасов…
Сегодня нам невыгодно вывозить сырье. Вместо леса выгоднее вывозить бумагу и химпродукты, вместо мазута — бензин, вместо руды — машины. Мужика сегодня, собственно говоря, уже и нет, мужики приступают к постройке степных социалистических городов. Корявая лешачья силища, после второго — мужичьего Октября учится в университетах. Сегодня мы намерены вывозить науку, философию, наши идеи, претворенные в живые формы нашего героического времени. Мы больше не хотим быть страной сырья и «мужицкой силой» и даже (хотим или не хотим) принуждены будем сырую бабу Эмоцию попросить пересесть во второй ряд, а в первый — нового организатора искусства…
Собственно говоря, я повторяю слова Горького (из его двух статей). Это все очевидно… Почему же Серафимович, Панферов с товарищами, выхватив наспех, как револьверы, цитаты из Ленина и Сталина, пошли в наступление в защиту «мужицкой силы»?
Первым делом Горького горько упрекнули в грубости и невежливом обращении с писателями…
«…Мы говорим Алексею Максимовичу: мы любим тебя, для нас каждое твое слово очень много значит, никто больше тебя не имеет права нас критиковать, но делай это бережно,
Один молодой писатель на литературном заседании в Ленинграде (я сам это слышал), взяв слово, начал так:
«Товарищи, нас, молодых, которые приходят к вам, маститым, что ли, я хочу сравнить с цветком… Его, товарищи, надо заботливо и осторожно поливать…» И т. д.
Парень был здоровенный, кровь с молоком, но говорил слабым и женственным голосом… По чистой совести, — это была не просьба, не требование помочь, а кокетство. Все силы отдаются на учебу тысяч молодых дарований, несущих советской литературе свои творческие возможности… Но почему комсомолец, вузовец, рабфаковец работает по шестнадцати часов в сутки, ликвидировав неграмотность, через несколько лет знает два-три языка, изучает философию, печатает научные статьи и т. д. Американские эксперты ерошат волосы, оглядывая размеры наших дерзновений… И почему молодой гладкий парень-писатель, развалясь на стуле, требует женственным голосом: «Поливайте меня…» Может быть, он хочет, чтобы
