романтизма) было еще весьма значительно.
Толстой придерживался идеалистического понимания сущности и задач искусства. Искусство для него — мост между этим, земным миром и «мирами иными», а источником творчества является «царство вечных идей», «первообразов». Интуитивное и целостное познание мира, недоступное науке, иррациональность, независимость от злобы дня — вот, в понимании Толстого, черты подлинного искусства. «Искусство не должно быть средством… в нем самом уже содержатся все результаты, к которым бесплодно стремятся приверженцы утилитарности», — писал Толстой (письмо к Маркевичу от 11 января 1870 г.). В середине XIX века подобная оценка общественных задач литературы была обращена против революционной демократии, которой Толстой и его единомышленники приписывали полное отрицание искусства. Но у Толстого, в отличие от Фета, стремление к независимости художника было вместе с тем направлено, как мы видели, и против сковывающих его поэтическую деятельность цепей современного общества и государства.
Не только теоретические взгляды, но и поэтическое творчество Толстого связано с романтизмом. В концепции мира романтиков искусство играло первостепенную роль, и поэтому тема художника, вдохновения нередко фигурировала в их произведениях. То же мы видим и у Толстого. Сущности и процессу творчества посвящено одно из его программных стихотворений «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!..». Это апофеоз «душевного слуха» и «душевного зрения» художника, который слышит «неслышимые звуки» и видит «невидимые формы» и затем творит под впечатлением «мимолетного виденья». Состояние вдохновения передано и в других произведениях Толстого, ярче всего в стихотворении «Земля цвела. В лугу, весной одетом…». Толстой представлял его себе как некий экстаз или полусон, во время которого поэт сбрасывает с себя все связи с людьми и окружающим его миром социальных отношений.
Другой мотив поэзии Толстого также связан с одним из положений романтической философии — о любви как божественном мировом начале, которое недоступно разуму, но может быть прочувствовано человеком в его земной любви. В соответствии с этим Толстой в своей драматической поэме превратил Дон Жуана в подлинного романтика: Дон Жуан ищет в любви «не узкое то чувство», которое, соединив мужчину и женщину, «стеною их от мира отделяет», а то, которое роднит со вселенной и помогает проникнуть в «чудесный строй законов бытия, явлений всех сокрытое начало». Этот мотив нашел свое отражение и в ряде лирических стихотворений Толстого («Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре…», «Меня, во мраке и пыли…» и др.):
В названных вещах этот мотив дан в наиболее концентрированном виде, но и некоторые другие стихотворения окрашены им. Однако еще больше существенны не эти отдельные мотивы, а круг настроений и общий эмоциональный тон лирики Толстого, для значительной части которой — не только для любовных стихов — характерна Sehnsucht романтиков, романтическое томление, неудовлетворенность земной действительностью и тоска по бесконечному.
Грусть, тоска, печаль — вот слова, которыми поэт часто характеризует свои собственные переживания и переживания любимой женщины: «И о прежних я грустно годах вспоминал», «И думать об этом так грустно», «В пустыню грустную и в ночь преобразуя», «Грустно жить тебе, о друг, я знаю», «И очи грустные, по-прежнему тоскуя» и т. д. Иногда грусть переплетается с радостью, но большей частью впитывает, поглощает ее. Пассивность, резиньяция, а подчас и налет мистицизма давали повод для сопоставления Толстого с Жуковским, но дело не столько в непосредственной связи с ним, сколько в некоторой общности философских и эстетических позиций. Лишь в немногих стихотворениях Толстого можно увидеть нечто близкое «светлой» пушкинской грусти («Мне грустно и легко; печаль моя светла»); вообще же земное и вместе с тем гармоническое восприятие мира, свойственное поэзии пушкинской эпохи, уже недоступно Толстому.
Однако наряду с созерцательностью и примиренностью в лирике Толстого звучат нередко и совсем другие мотивы. Поэт ощущает в себе не только любовь, но и «гнев» и горько сожалеет об отсутствии у него непреклонности и суровости, вследствие чего он гибнет, «раненный в бою». Он просит бога дохнуть живящей бурей на его сонную душу и выжечь из нее «ржавчину покоя» и «прах бездействия». И в любимой женщине он также видит не только пассивную «жертву жизненных тревог», — ее «тревожный дух» рвется на простор, и душе ее «покорность невозможна».
Да и самое романтическое томление имеет своим истоком не одни лишь отвлеченно-философские взгляды Толстого, но и понимание, что жизнь социально близких ему слоев русского общества пуста и бессодержательна. В стихотворениях Толстого нередки мотивы неприятия окружающей действительности. Чужой поэту «мир лжи» и «пошлости», терзающий его душу «житейский вихрь», «забот немолчных скучная тревога», чиновнический дух, карьеризм и узкий практицизм — все это признаки не столько земного существования вообще, сколько той именно конкретной жизни, которая беспокоила и раздражала Толстого. Примириться с нею он не мог:
В этом неприятии светской жизни, некогда привлекавшей Толстого, чувствуются отзвуки поэзии Лермонтова. Правда, гневные интонации Лермонтова большей частью приглушены у Толстого; Толстому гораздо ближе такие романсного типа стихотворения Лермонтова, как «На светские цепи, // на блеск утомительный бала…», которые и по своим идейным мотивам, и стилистически в какой-то мере предвосхищают его лирику.
Несмотря на влечение к «мирам иным», в Толстом исключительно сильна привязанность ко «всему земному», любовь к родной природе и тонкое ощущение ее красоты. «Уж очень к земле я привязан», — мог бы он повторить слова героя одной из своих былин («Садко»). Земля для поэта не только отражение неких «вечных идей», хотя он и говорит об этом в своих программных стихотворениях, но прежде всего конкретная, материальная действительность. Важно в этом отношении воздействие Пушкина на некоторые пейзажные стихотворения Толстого, сказавшееся в точности и ясности деталей. Иногда — например, в спокойном и скромном осеннем пейзаже стихотворения «Когда природа вся трепещет и сияет…» — Толстой повторяет даже отдельные пушкинские детали («сломанный забор» и др.).
Умение схватить и передать в слове формы и краски природы, ее звуки и запахи характеризуют целый ряд лирических стихотворений, баллад и былин Толстого. Вспомним хотя бы того же Садко, который томится в подводном царстве и всем своим существом тянется к родному Новгороду; его сердцу милы и крик перепелки во ржи, и скрип новгородской телеги, и запах дегтя, и дымок курного овина. Даже в послании к Аксакову, где Толстой подчеркивает свое влечение в «беспредельное», он с большей художественной силой говорит о любви к «ежедневным картинам» родной страны, о чумацких ночлегах, волнующихся нивах, чем об «иной красоте», которую он ощущает за всем этим. Особенно привлекает Толстого оживающая и расцветающая весенняя природа. Могущественное воздействие природы на душу человека исцеляет от душевной боли и сообщает голосу поэта оптимистическое звучание.
