— Алло! — сказал он и сел на койке.
Вокруг него стояло несколько матросов.
— Ну, что? — спросил Галавотти, — или вы никогда не видали порядочного человека, что так вылупили свои микроскопы. Живо, ростбиф с приличным гарниром и стаканом холодного белого вина. Раз, два, два с половинкой! Катись!
Закусив, он спросил об участи остальных путешественников и, узнав, что они почти все уже очнулись и одеваются, пожелал выйти на палубу. На палубе он нашел молодую чету в обществе капитана и проповедника.
— Вы уже помолились, сын мой? — спросил молодой доктор.
Галавотти глотнул воздух:
— Я только позавтракал и выпил вина, — сказал он, — что касается до молитв, то они мне приходят в голову обычно уже тогда, когда пища начнет перевариваться.
— На каком корабле потерпели вы крушение? — спросил, слегка нахмурившись, капитан.
— Ни на каком. Мы едем прямехонько из одной симпатичной страны, где все пошло вверх дном и где съесть своего ближнего почитается только признаком здорового аппетита.
— А кто вы такой? — спросил лорд, отступая.
— То есть как кто?
— Англичанин или американец?
— Я интернационалист, черт меня побери, — отвечал Галавотти, — а из моих товарищей один русский, а остальные французы.
То, что произошло вслед за тем, Галавотти долго считал дурным сном.
В одно мгновение он был подхвачен на воздух и посажен в шлюпку, куда через секунду посыпались и все его спутники, еще не успевшие как следует опомниться, но уже одетые — мужчины в пижамы, а Тереза и Какао в изящные утренние костюмы. Шлюпка быстро опустилась, скрипя блоками, в нее упали две бочки с сухарями, и через минуту «Королева Анна», на всех парах уже уходила прочь, пеня воду могучим винтом и гордо размахивая на корме британским флагом.
— Стойте! — кричал, гребя что есть силы, Галавотти, — стойте!
Но весла его беспомощно били воду, и скоро пароход превратился в точку, едва заметную на горизонте, и только дым, протянувшись через все небо, насмешливо клубился над лодкою белым облаком.
— Что это значит? — вскричали все вне себя от удивления.
— Я не знаю, что это значит, — отвечал Галавотти, — но я знаю, из чего я приготовлю ростбиф, если мне еще раз попадется на глаза эта компания.
Глава II
Шутки тумана
Прошло еще два дня. Лодка мирно качалась на голубой океанской зыби, совсем затихавшей к вечеру и лишь слегка оживавшей после полудня. От времени до времени кто-нибудь из мужчин садился за весла и греб, пока не надоедало, продвигая лодку в направлении на север.
На третий день стало необычайно жарко и парко, и путешественники заметили рано утром на горизонте какую-то полосу, которую они сначала приняли за берег.
Но, подъехав ближе, они увидали, что это была та же океанская вода, но только над нею клубился пар, как над закипающей кастрюлей.
Когда лодка въехала в эту воду, ее подхватило и понесло течением. Пот градом пошел с мореплавателей. Профессор быстро окунул в океан руку и тотчас выдернул с жалобным криком.
— Это Гольфштром! — вскричал он.
Пьер Ламуль, совсем не знавший географии, удивился.
— У нас был акционер с такой фамилией или что-то в этом роде, — сказал он, но остальные все ликовали.
— Он куда-нибудь, наверное, притащит нас, — заметил Валуа, — ну-ка, Эбьен, беритесь за весла…
— Но тут жарко, как в аду.
— Ничего. В теплоте, — да не в обиде, — сострил Ящиков, — мне это очень напоминает русскую баню и даже не мыльную, а горячую.
Вдруг на горизонте показались тучи, и скоро они заволокли все небо; пошел холодный дождь, сначала мелкий, потом все крупнее и крупнее.
— Ну, уж это совсем неприятно, — заметил банкир.
— Чудесно помогает против нервов.
— Тереза, слышишь, друг мой!
Но скоро обнаружилась новая забота. Приходилось все время вычерпывать из лодки воду. Бури, однако, не было, и настроение путешественников было не так уж плохо, тем более что стоило только открыть рот, чтоб утолить жажду, которая уже начинала их снова мучить.
На следующий день океан был окутан густым туманом, который все сгущался, так что к шести часам вечера сидевшие на носу лодки уже не могли различить сидевших на корме. Мужчины гребли наугад, Прекрасная Тереза дергала руль, в зависимости от настроения, то вправо, то влево, а Галавотти, тронув рукою воду, объявил вдруг, что вода совершенно холодна и что, очевидно, они потеряли Гольфштром.
— И черт с ним! — заметил Ламуль, не любивший жары.
— Да, но куда мы плывем?
— Гребите и не разговаривайте! Разговаривать хуже.
Наступила ночь, причем туман в темноте так сгустился, что, казалось, его можно было откусывать, класть за щеку и, пожевав, выплевывать снова. Абсолютно ничего не было видно. Даже голоса замирали во мраке и казались какими-то чужими и замогильными. Эбьен и Валуа продолжали грести наугад.
— Если этот туман продолжится еще один день, я сойду с ума, — сказал Эбьен.
— По крайней мере, это докажет, что у вас был ум, — ответил Валуа, почему-то находившийся в раздраженном состоянии.
— Милостивый государь!
— Друг мой, — воскликнул Ламуль, — помните, что вы находитесь не за карточным столом, а среди безбрежной водной стихии. Гребите лучше. Может быть, нам посчастливится утром встретить корабль.
Скоро туман начал розоветь и как будто стал прозрачнее и легче.
— Солнце восходит, — произнес кто-то.
— Да, — отвечал Валуа и, оглядевшись, увидал, что все его спутники, не исключая и Эбьена, мирно спали.
— Эбьен, это вы сказали, что солнце восходит? — спросил он, охваченный вдруг суеверным страхом.
Но Эбьен ничего не ответил, а где-то в тумане тот же старческий голос, сказавший, что солнце восходит, запел вдруг лениво и сонно:
