И снова был август. И ветер мел по горячим московским тротуарам белый тополиный пух. И ветер странствий, ветер летних командировок приносил в нашу молодежную редакцию горячий темп ударных строек, жаркие будни студенческих строительных отрядов и страдной поры у молодых колхозников. Эти вести стекались к нам отовсюду — из гудящей перфораторами и комариным звоном Якутии, из виноградной Молдавии, с хлопковых полей Узбекистана, с нефтяной целины Тюмени и Томска, с высокогорных строек Киргизии, от хлеборобов Алтая и даже с Дальнего Востока, со строительства Билибинской ГЭС. Всюду трудились мощные студенческие отряды — москвичи в Якутии и Голодной степи Туркмении и Узбекистана, белорусы и грузины — в Норильске и на Урале, эстонцы и свердловчане — на Кубани, молдаване и ленинградцы — в Азербайджане, на строительстве нового города-спутника Алунит.
И по всем этим стройкам летали, ездили, колесили корреспонденты нашей молодежной газеты и я, ваш покорный слуга и «ваш корреспондент».
А потом в Москве, по вечерам, когда спадала жара за распахнутыми окнами редакции и остывала горячка трудового лихорадочного дня, мы сидели в редакционном буфете, пили кофе с минеральной водой. Мы — это сотрудники редакции, молодежь, загоревшая в дальних и близких командировках. Мы пили кофе с минеральной водой и обменивались новостями и целинными сплетнями.
В буфет пришла секретарша нашего отдела Катюша.
— Петя, — сказала она мне, становясь в очередь за кофе. — Тебя там какой-то солдат ждет.
— Где — там? — спросил я.
— Ну, у нас в отделе.
— А почему он
— Я так и сделала, — ответила она с обидой молодой секретарши. — Но он хочет поговорить с тобой.
— Ну что ж… — сказал я. — Тогда пусть подождет, у меня перерыв, и вообще я еще в командировке…
И продолжил беседу с приятелями.
Мурат сидел в нашем отделе, комкая в коленях пилотку. На его гимнастерке было несколько значков, среди них красный ромбик отличника боевой и политической подготовки. Впрочем, иначе он бы и не получил этот отпуск…
Я узнал его сразу, хотя он очень повзрослел, раздался в плечах и подстрижен был под короткий солдатский ежик. Вот только не вырос он за это время — ну разве что на пару сантиметров…
— Ты? — удивился я. — Здравствуй.
— Здравствуй. — Он встал, пожал мне руку.
— Сиди, — сказал я, — ты что вскакиваешь? Ну, как служба?
— У меня отпуск, — сказал он серьезно, не принимая легкости моего тона в разговоре. — Я приехал узнать, где Соня.
Заведующая нашим отделом Кира Борисовна, три сотрудницы и секретарша Катюша с любопытством оторвались от своих дел, поглядели на нас с ним.
А я еще не знал тогда всех перипетий истории Мурата и Сони и в затруднении замялся.
— Ну… — сказал я. — Вообще-то она под Москвой…
— Одна? — спросил он.
— Ты садись, — сказал я, стараясь перейти на другую тему и не зная, нужно ли говорить ему Сонин адрес и вообще как мне себя с ним вести. — Расскажи, где служишь, что, как?
Но он продолжал стоять. Он понял мою нерешительность по-своему, и черные угли его глаз уже стали наливаться горячей кавказской кровью, и, когда он заговорил, голос его запульсировал кавказским акцентом.
— Петя, — сказал он, разгорячившись. — Ведь у вас молодежная газета, да? Я читал твои статьи — ты тоже пишешь про молодежь, про дружбу народов пишешь, да? Пускай мои родители отсталые люди, но вы тут тоже отсталые люди, да? Я люблю ее, понимаешь, люблю! Твою сестру — люблю! Она старше меня, она русская, а я не русский — ну и что? Ты тоже будешь мне мешать, да?
Надо было видеть, с каким удивлением и любопытством глядели на нас заведующая нашим отделом Кира Борисовна, три сотрудницы и секретарша Катюша.
— Успокойся, ты что, псих… — Я снял телефонную трубку черного внутриредакционного телефона, сказал телефонистке: — Марья Степановна, дайте мне Шатуру, музыкальную школу, по срочному…
— С сестрой говорить? — ответила телефонистка. — Ты же знаешь, неслужебные разговоры запрещены…
Заведующая нашим отделом Кира Борисовна сняла трубку с параллельного аппарата, сказала:
— Маша, соедини его с Шатурой, это очень важно. — Она положила трубку, сказала Мурату: — Вы садитесь, не нервничайте. Катя, у нас есть чай? Товарищ с дороги…
— Сейчас… — сорвалась с места секретарша и, стрельнув глазами в Мурата, убежала в буфет. Пронзительно зазвонил телефон. Я снял трубку.
— Даю Шатуру, — недовольным тоном сказала мне телефонистка Марья Степановна. — Говори с сестрой. Ну, говори же, чего ты?
— Соня… — произнес я и умолк, видя, как Мурат просто впился взглядом в телефонную трубку.
А из трубки уже звучал обеспокоенный Сонин голос:
— Петя! Петя, что случилось? Петя?..
Я протянул трубку Мурату, он буквально выхватил ее.
— Соня! — крикнул он, и голос его осекся. — Соня, это я, Мурат. Соня, ты слышишь? Соня!..
— Слышу… — тихо ответила Соня.
— Соня, я приеду, я сейчас приеду, ладно? — лихорадочно говорил он. — У меня отпуск, я приеду сейчас, это я от Пети говорю, из редакции, хорошо? Соня!
— Я слышу, Мурат, слышу…
Мне показалось, что я вижу сейчас Сонино лицо, ее вот-вот готовые заплакать глаза…
— Ну, до свидания, да? До свидания? Я поехал уже, я уже поехал… Соня!
— До свидания, — тихо сказала Соня.
Но у него не было сил положить трубку, прервать разговор, и он, протянув трубку к аппарату, словно боялся опустить ее на рычаг. Я взял трубку у него из руки.
— Соня, — сказал я в трубку.
— Петя, я пошла на урок, — сказала мне сестра.
— Иди, — сказал я и положил трубку.
— Спасибо, — сказал мне Мурат. И тут же повернулся к Кире Борисовне: — Спасибо! До свидания!
— Постой, — улыбнулся я и стал писать на листке Сонин адрес. — Возьми ее адрес… Слушай, ты же не успеешь на электричку. — Я поглядел на часы. — Последняя через шесть минут отходит. Может, переночуешь у меня, а утром…
— Ты что?! — сказал он возмущенно, выхватил у меня Сонин адрес и ринулся к двери. — До свидания!
Навстречу ему Катюша внесла на подносе — достала же где-то поднос! — чай и печенье.
— А чай? — сказала она ему растерянно.
— Спасибо, спасибо, извините… — ответил он ей и умчался.
Катя с сожалением посмотрела на захлопнувшуюся за ним дверь и вздохнула.
— Нет, не успеет он, — сказал я, глядя на часы.
Как он за эти шесть минут добрался до вокзала, я не знаю. Может быть, он, выскочив из вагона метро, мчался вверх по эскалатору, расталкивая других пассажиров?.. Может быть, громыхая армейскими ботинками по гулким подземным переходам, он летел к перрону Казанского вокзала, как третий брат братьев Знаменских? Может быть, он бежал, как тогда, три года назад бежал в филармонию? Не знаю…
