уже не один, что с ним, как с больным, возятся редакторы «Комсомольской правды», московский сценарист и одесский кинорежиссер, он словно распустил собранную в комок волю, он стал похож на маленького капризного ребенка. Он пьянел после второй рюмки и принимался хвастаться и плакать… Да, порой он даже вызывал у меня неприязнь, отвращение…
Именно поэтому я не мог оставить его одного в Одессе, я не мог позволить, чтобы он один напивался здесь в портовых ресторанах и — на радость его врагам из одесского КГБ — превратился в Одессе в посмешище, в юродивого…
И я понимал, что вытащить его из этого состояния можно только одним — чтобы он поскорей ушел в море, в плавание. Если не капитаном, то кем угодно — помощником капитана, штурманом…
О, я до сих пор хорошо помню эти десять дней, проведенные с Кичиным в Москве, в номере гостиницы «Пекин». Статья за двумя подписями — моей и Геннадия Бочарова — была готова и набрана через три дня. В ней мы описали всю изложенную выше историю с упоминанием фамилий А. и Куварзина, но лишь с одной уловкой: мы нигде не употребляли слово «КГБ», мы писали «следственные органы города Одессы», «следователь А.», «начальник следователя товарищ Куварзин»… Любой несведущий читатель мог решить, что речь идет о милицейских следователях или о следователях одесской прокуратуры, а критиковать работу этих органов в советской печати дозволено. Конечно, под «несведущими читателями» мы в первую очередь подразумевали цензоров. Получив на руки оттиски нашей статьи, мы с Бочаровым приступили к главной части нашей работы — сбору начальственных подписей, удостоверяющих подлинность всего, что в этой статье изложено. Первая виза — полковника Волкова из Управления уголовного розыска СССР — была получена легко, это был как бы «наш» человек. Затем Геннадий Бочаров улетел с оттиском статьи в Киев, столицу Украинской республики, — Одесса находится на Украине, и Одесский обком партии, исключивший Кичина из рядов КПСС, подчиняется ЦК КП Украины. В Киеве Бочаров на правах столичного журналиста прошел прямо к первому секретарю ЦК КП Украины. Он положил перед ним оттиск нашей статьи — она занимала больше половины газетной страницы, наверху этой страницы была шапка «Комсомольской правды» и штамп «Для служебного пользования, типография газеты «Правда». На партийных функционеров все, что исходит из типографии газеты «Правда», производит впечатление законодательного решения ЦК КПСС. Прочитав статью, украинский секретарь почесал затылок и сказал: «Да, кажись, мы порухувалы с цим капитаном»[20]…
— Надо бы пересмотреть решение об исключении Кичина из партии, — сказал ему Бочаров.
— Ни, цэ нэ можливо[21]…
Хотя любой грамотный человек на Украине свободно говорит по-русски, партийные лидеры республики демонстративно говорят только по-украински, чтобы продемонстрировать свою якобы независимость от Старшего Русского Брата…
— Почему это невозможно? — спросил Бочаров. — Вы же сами говорите, что поспешили с этим капитаном. Он был арестован и исключен из партии без всякой вины, вы сами видите — вот виза первого заместителя начальника уголовного розыска.
— Цэ я розумию. Тилькы мы нэ можэмо змениты зришення партии [22].
— Почему вы не можете изменить решение?
— Тому що партия николы нэ помыляеться, товарищ Бочаров[23] .
— Это я знаю. Но тут такая ситуация. Когда статья будет напечатана, ЦК КПСС примет решение восстановить Кичина в партии, правильно?
— Можливо…
— Но это будет означать обвинение Украинскому ЦК в том, что вы его исключили из партии ошибочно. Верно?
— Цэ так…
— Так не лучше ли самим исправить ошибку? Тогда мы сможем дописать в статье несколько строк о том, что ЦК партии Украины первым вмешался в судьбу капитана Кичина и восстановил справедливость. Ведь Кичина исключил из партии партком Одесского пароходства, а здесь вы только утвердили это решение. А теперь вы их поправите — вот и все…
Украинский секретарь несколько секунд смотрел на Бочарова в упор. Он хорошо понимал игру московского журналиста, но, с другой стороны, он понимал, что этот журналист прав: если статья будет напечатана, Кичина все равно придется восстанавливать в партии. Хотя это не так просто, как кажется этому молодому человеку…
— Хорошо, — вдруг на чистом русском языке сказал Бочарову Щербицкий. — Оставьте эту статью, мы обсудим ее на заседании секретариата нашего ЦК…
— Мне подождать ваше решение в Киеве?
— Нет, мой секретарь позвонит вам в Москву…
Можете представить, что творилось с Кичиным в те дни, когда мы ждали телефонного звонка из Киева! Днем у него еще было какое-то занятие — он болтался в коридорах «Комсомольской правды», в кабинетах и в столовой, флиртовал с журналистками и секретаршами, дарил им цветы и конфеты и в сотый раз рассказывал им о своих морских приключениях… Вечером он тащил меня, или Бочарова, или нас обоих в ресторан поужинать, где хмелел после второй или третьей рюмки, храбрился и строил планы на будущее, а по ночам… По ночам, во сне он кричал. Кричал и плакал. Я никогда не забуду этих жалобных, почти детских криков и этих слез во сне — криков и слез взрослого человека! Я будил его, он просыпался, затихал на какое-то время, а затем, уснув, опять кричал и плакал! И если я описываю историю капитана Кичина столь подробно, то это в память о тех ночах в московской гостинице «Пекин»…
А утром, позавтракав в гостиничном буфете, я отвозил Кичина в редакцию «Комсомолки» и мчался добывать еще одну визу на нашу с Бочаровым статью. Если Бочаров взял на себя ЦК КП Украины и всю, так сказать, партийную линию, то на мою долю выпали морские инстанции, связанные с лишением Кичина капитанского звания.
Зная нравы советской бюрократии, я, как и Бочаров, начал с самого верха — с министра морского флота СССР Виктора Бакаева. Оказалось, что именно в это время Виктор Бакаев, двадцать пять лет занимавший пост министра, уходил на пенсию, передавал дела своему заместителю Дукельскому. Поэтому несколько дней я впустую названивал в Министерство морского флота СССР — секретарша Бакаева готова была соединить меня с кем угодно в министерстве, только не с министром. А время шло, Бочаров уже вернулся из Киева, и Кичин не давал мне спать по ночам своими истериками… Наконец я не выдержал и во время обеденного перерыва, когда главный редактор «Комсомолки» ушел в спецстоловую, проскользнул мимо секретарши в его кабинет, открыл справочник Кремля с грифом «Секретно, для служебного пользования», нашел в нем фамилию Бакаева и набрал на диске красного телефона короткий, из четырех цифр, номер.
— Дорогой мой, — сказал мне по телефону Бакаев своим вальяжным, старчески- покровительственным голосом. — Я не могу принять вас, я уже не министр. Я сдаю дела и не хочу вмешиваться ни в какие новые.
— Но вы еще член ЦК КПСС и депутат Верховного Совета СССР, правильно?
— Да, пока…
— Значит, вы член Советского правительства, верно?
— Н-да… — В его голосе звучала ироническая усмешка, которую было нетрудно уловить даже по телефону.
— Вот и примите меня не как министр, а как член правительства.
— А по какому вопросу?
— Честное слово журналиста, это по делу. Но по телефону я бы не хотел вдаваться в подробности…
— Хм!.. — сказал он озадаченно. Уж не знаю, понял ли он мой намек на то, что его министерский телефон наверняка прослушивают в КГБ, или не понял, но он заинтересовался и сказал: — Хорошо, приезжайте ко мне домой. Сегодня в 5.30. Советская площадь, 2, квартира 9.
Советская площадь находится в самом центре Москвы, на улице Горького. Дом номер два —
