Она потянулась и бережно, нежно взяла его за руку. Она стиснула ладонь.
— Нет. — прошептала она.
Из космоса его мир казался прекрасным — его дом, место в котором ему так долго было отказано. Сейчас же, когда столица была прямо под ними, она оказалась пылающими развалинами, городом разрушенным и разоренным, полным безумных и мертвецов.
Они шептали ему. Голоса. Он слышал их. Нежные соблазнительные, призрачные. Голоса.
А скорее — призраки.
Но он был Джорахом Марраго, и он был слишком хорошо закален, чтобы призраки могли смутить его.
Он миллион раз отработал это вторжение в уме. Он обсудил его со своими капитанами и генералами. Маррэйн помогал советами. Как и Синовал. Оно было грандиозным, великим финалом всей кампании.
После этого он мог отдохнуть.
Он знал о войне достаточно, чтобы понимать что ни один план сражения не переживает первого же контакта с противником. Разумеется, будут сложности. Что—то пойдет не так, как планировалось. У него не было времени на тщательную подготовку. У него не было возможности разведать местность, разослать агентов, устроить гражданские волнения. Все эти проблемы неизбежно ослабят его удар.
Но это была ерунда.
Ни один план сражения не переживает столкновения с противником — но врагов здесь не было. Их нигде не было видно. Действительно ли ворлонцы оставили его мир Чужакам? Действительно ли они окончательно бросили Центаври Прайм и центавриан, пожертвовав планетой?
Он вздрогнул и закрыл глаза. Это было нечестно! Это нечестно! Линдисти мертва.
И все же ее тихий, жалобный плач отдавался эхом в его каюте.
Он неожиданно рассмеялся, и голос исчез. Честно? О чем он думает? Это война. Нет ничего честного. Во имя Великого Создателя — он был центаврианином, а тут он разнылся словно ребенок. Война нечестна и никогда не была честной.
Смех прогнал его мрачное настроение и он активировал комм—системы, посылая свой голос флоту.
— Мой народ. — сказал он. — Это ваш Лорд—Генерал. И это ваш дом.
Мы центавриане, нам известно несчастье. Нам известны боль и страдание. Нам известны потери и нам известен страх.
Но прежде всего, нам ведома отвага! Двенадцать лет мы сражались ради этого мига, ради нашего дома. Двенадцать лет! Помните об этом. Помните о всех тех мгновениях, когда вы смотрели на звезды и грезили о доме.
Итак, мы здесь. Дома. Что касается меня — я слишком долго не был здесь, и когда это закончится, я никогда больше не покину этот мир. Никому из нас не придется вновь оставить дом.
Наш враг сеет хаос, анархию и безумие, там где он проходит. Но мы — центавриане. Мы избранные. Я знаю всех и каждого из вас, и я верю во всех и каждого из вас. Мы центавриане, мы сильны. Мы не позволим чужим шепотам сбить нас с толку.
Повсюду, далеко от нас, другие сражаются на той же войне. Они сражаются за их дома, и за их семьи. Минбарцы, нарны, бракири, дрази... позволим ли мы сказать, что они были сильнее и лучше нас?
Нет! Ибо мы центавриане, и это наш мир, и это наша война!
Будьте сильны, будьте тверды, будьте решительны и знайте это.
За свою жизнь я сражался подле многих воинов. Я вел в бой бесчисленные армии и флоты, и если бы я мог выбирать, кого вести на этот бой — я бы не выбрал никого, кроме тех, кто сейчас со мной. Я горжусь всем вами.
А теперь мы идем в бой!
За наш дом!
Слова. Слова могут вдохновить или ужаснуть. Враг стремился использовать слова, чтобы распространять страх. Всем, что Марраго мог противопоставить им — были его собственные слова.
Их должно быть достаточно.
Десантные капсулы падали на планету, унося с собой солдат. Вторжение на Центаври Прайм началось.
— Я не знаю, сколько ты помнишь. — начала она. — Я отправилась на За'ха'дум. Я отправилась добровольно. Это было частью.. сделки, которую я заключила. Прежде чем я ушла, мы провели... одну ночь вместе. Ты помнишь это? — Он слушал ее шепот. — Пожалуйста, вспомни. Пожалуйста, вспомни хотя бы это. — У него появилось ощущение что ему не полагалось слышать этого.
Он не был уверен, что он это помнит. Ему явился образ Деленн, стоящей в дверях, одетой в белый с золотом наряд, но... Она коснулась его и поцеловала его и...
— Да. — неуверенно проговорил он. — Да, я это помню.
Она улыбнулась, с явным облегчением.
— Я была беременна. Та единственная ночь. Я была беременна. Я не знала, когда уходила, но знай я... я бы не изменила решения. Я сделала то, что должна была сделать.
Мой ребенок... наш ребенок... умер. Он был убит. Во мне. Не отправься я на За'Ха'Дум, он мог бы жить. Мы могли бы жить вместе, все трое.
Как... как семья.
— Позже... много позже... ты узнал об этом. Ты обвинял меня. Ты сказал, что... что я убила твоего сына.
— Еще ты сказал, что ты собирался просить меня выйти за тебя замуж.
— А потом ты умер.
— Впоследствии Синовал рассказал мне еще кое—что. Он сказал, что ты долгое время был под влиянием ворлонцев, и что он снял с тебя их влияние. Тот, с кем я говорила в последний раз, в том саду...
Это был ты. Никто иной. Ничто иное. Никаких оправданий. Ничего.
Лишь ты.
Она замолчала.
— Ты хотел узнать. — проговорила она. — Ты должен знать. Я... не хочу лгать, и ничего не хочу скрывать.
— Я... — он прервался. — То, что ты сказала... я не имел права...
— Имел. — сказала она, перебив его. Она говорила не властным тоном, но все же в ее тихом голосе чувствовалась огромная сила. — Ты имел право на каждое слово, и ты был прав. Я убила нашего сына. Это была жертва, которую я принесла бы, знай я об этом. Потом, после того что со мной сделали — — я больше не могу иметь детей. Ты был прав, злясь на меня.
