видеть, и хотелось этого особенно тогда, когда бешеная тройка, несмотря на непроходимую грязь, лужи, похожие на озера, мчала меня уже к Тюмени, затем и по Тюмени, и примчала на вокзал. Огоньки переселенческих бараков, мелькнувшие в стороне дороги, среди непроницаемого мрака темного августовского позднего вечера, еще сильнее взяли за живое и увеличили огорчение разлуки со всем 'страждущим и обремененным', — что и есть 'главное и особенное' в сибирской жизни. Томила меня тоска — о невозможности когда-нибудь еще раз видеть 'сибирскую жизнь' — и на железной дороге, возбуждая желание, чтобы поезд не так быстро мчал назад, не так безжалостно отрывал от только что воспринятых впечатлений. Не знаю, в каком настроении доехал бы я до центра отечества, если бы отечественная жизнь не изобиловала так называемыми 'прискорбными недоразумениями', одно из которых и не замедлило совершиться.
Когда уже было, совсем темно, равномерный шум в глубоких водах реки Камы пароходных колес и машины вдруг превратился в какую-то шумную сутолоку: послышались пронзительные свистки, пароход закачало, вода заплескала в окна, и, наконец, весь корпус парохода потрясло до основания. Очевидно, он крепко ударился во что-то и стал.
— Конкуренция! Очень просто! — говорил тоном знатока какой-то из пассажиров, когда все, бывшие на пароходе, толкая и давя друг друга, всею массой высыпали на верхнюю палубу.
Тьма была глубокая.
— Ему, подлецу, дают свистком сигнал: 'помоги!', а он ишь прет, ухом не ведет! — говорит еще кто- то, но кто, разобрать нельзя. — Чем бы помочь нам…
'Он' был чей-то пароход, который, во-первых, наскочил на наш, не предупредив никакими знаками, и, во-вторых, шел, не обращая на нас никакого внимания. Баржа его едва не разбила корму нашего парохода.
— Это что вы изволите говорить? Чтобы, то есть, он помог нам?
— Да! Я говорю, ему, подлецу, свистят, 'помоги!', а он…
— А он и ухом не ведет?
— Видите, прет, точно не слышит!
— А вы желаете, чтобы вам помог, конкурент-то?
— Конечно, должен помочь!
Не дав договорить фразы, невидимый возражатель раскатался самым отчаянным смехом.
— Помог? конкурент-то? Ха-ха-ха!.. Боже мой милосердный! Это чтобы конкурент-то помог?.. Ха-ха- ха!.. Просто отчихаться не могу, что вы сказали!
Этот смехотвор действительно и хохотал, и кашлял, и чихал. С хохотом и чиханьем он, оттесненный толпой от собеседника, не преминул, однакож, прокричать ему откуда-то из дальнего угла:
— Вот, если бы вы пожелали, чтобы вас с пароходом ко дну пустить или, например, пополам рассадить пароход, вот это бы он 'с удовольствием!' Сделайте одолжение!.. А вы желаете, чтобы помог? спас? конкурент-то?.. Конкурент чтобы спас, да? Чтобы дьявол вам слюбезничал? сатана-то чтобы подобрел? Уж это напрасно! Не такие времена!.. Рассадить, утопить — так! А то, чтобы…
Скоро совсем не стало слышно его речи, хотя его хохот и чиханье опять слышались откуда-то долгое время. Его болтовня развеселила публику, да и я чувствовал себя очень хорошо, потому что ясно видел, что мы застряли на весьма продолжительное время. Пароход так солидно врезался в берег носом, что верхняя палуба его была заметно поката. Куда мы врезались, за темнотою нельзя было разобрать, но с берега уже доносились человеческие голоса; слышались слова и речи, исполненные 'меда и дегтя' по отношению к пароходу 'вообще' и в особенности недоброжелательные к пароходному начальству.
— Вот так ловко воткнулся! Посиди, погуляй тут у нас с недельку!
— Так вас и надо, мошенников! Только с нас дерете! А-а-а! воткнулся! — орал в глубокой тьме, очевидно, чей-то пьяный голос.
— Капитан! — зевал кто-то зверским хрипом. — Деньги отдай, слышь? Протокол составлю!
— За что деньги? — спрашивал кто-то из пассажиров.
— У меня плот на этом месте стоял, двести дерев! За что! Я вас проберу! Капитан, выходи! Деньги отдавай!
— Прр-ткол на них, подлецов!
Такие недружеские отношения берега к пароходу производили далеко неблагоприятное впечатление и отнюдь не сулили скорого избавления от беды, и я видел, что благодаря участию судьбы я имею время не вдруг попасть в 'срединные места'.
— Чего так орете? — сказал, наконец, капитан невидимым существам. — Какие плоты? Что врешь, осел? Сколько вас там? Берите по рублю на человека, идите работать!
— Ребята! Слышь, по рублю!
В темноте слышно шлепанье по грязи множества босых ног.
— Ру-у-у-б-лю! — в кулак гудит кто-то.
— Ау!
И как бы с горы шлепаются звонко и плотно в грязь эти босые ноги. 'Рубль', очевидно, действует.
— Живей, живей! — понукал капитан.
Скоро засветился на берегу фонарь, очертились облики каких-то темных фигур.
— Водочки по стаканчику, ваше благородие! В холодную воду лезть надо!
Скоро появилась и водка; враждебного тона как не бывало. Деготь кончился, начался мед.
— Благодарим покорно! Дай бог вам!
— Ну ладно, ладно, живей! Шевелись!
На берегу появились еще фонари; босые люди в рваных рубахах и штанах полезли в холодную воду. В руках у них были какие-то жерди, которые, сравнительно с огромными размерами обнаружившейся, благодаря мели, носовой части парохода, казались просто зубочистками. Нельзя было и мысли допустить, чтобы эти зубочистки могли совершить что-нибудь путное с этою массою железа, которая плотно, со всего разбега, была втиснута в крутой берег из цепкой, железистой глины. Решив, что с этими зубочистками микроскопические фигурки рабочих не совершат ничего путного, я ушел в свою каюту и предпочел лечь спать. Крики, 'охи' и все те разнороднейшие звуки, облегчающие тяжелый народный труд, доносившиеся в круглое открытое окно, нимало не беспокоили меня. Я начинал уже дремать, когда пароход вдруг шевельнулся, осел в воду и поплыл. И тотчас же с берега понеслись опять самые несимпатичные для парохода слова:
— Стой! отдай деньги!
— Деньги отдай! Дьяволы этакие!
— Ребята, уходит! Не пущай!
— Садись в лодку!
— Протокол! Стой!
— Гони, ребята! Уйдет!
Но пароход не ушел. В то же круглое окно очень скоро послышались опять медовые речи. Мужики, подплывшие на лодке, вероятно полностью получили деньги.
— Благодарим покорно!
— Дай бог, вашскобродие, много лет!
— Счастливо!
— Дай вам господи!
И пароход понесся еще быстрее прежнего, стараясь наверстать 'опоздание', да и месяц к тому же выглянул откуда-то крошечною точкой света.
'Нет, — подумал я, — мчит-таки в страну севера!' И с этой минуты мысли мои невольно также пошли в 'обратный путь', к интересам жизни уже 'невиноватой Руси'.
2. ОТ ОРЕНБУРГА ДО УФЫ 1890 г
