(Разве мог он знать, что не позднее чем через год ему суждено стать начальником Второй Колымской экспедиции, продолжившей начатые сейчас работы? Столь же трудно было в тот момент представить себе, что расстилающаяся перед глазами полуголая долина будет вскоре прорезана шоссейной дорогой, вблизи которой надымят заводские трубы.
Однако сейчас лишь маленькие пакетики с золотинами из проб лежали в его кожаной полевой сумке. Но эти пакетики были ключом к будущему Колымского края, которое уже не могло свернуть с пути, определенного событиями этого года.)
Изобразив и саму долину, и все видимые ее притоки, Цареградский тщательно загасил папироску и спустился к товарищам. Через несколько минут, побрякивая сбруей, лошади зашагали по мягкому ягелю. Поднявшееся солнце растопило ночной иней, и олений мох уже не хрустел под ногами, как утром.
К вечеру 20 августа отряд подходил к устью небольшого ручья, впадавшего в Среднекан сразу выше Котла. Уже издали показались разбитые на берегу палатки. Это были отряды Раковского и Бертина. Теперь, чтобы вся экспедиция была в сборе, не хватало лишь отряда Билибина, который еще задерживался на Утиной.
— Знаете, я не успел еще опробовать этот ключ, — сказал Раковский. — Давайте навалимся на него гуртом, закончим завтра за полдня, а затем быстрым маршем спустимся к старательскому поселку.
Так и сделали. Казалось, судьба особенно благоприятствовала экспедиции в последние дни ее работы на Колыме. Ручей, который они назвали в честь своей встречи Встречным, также оказался золотоносным. (Небольшая, но хорошая россыпь была разработана здесь позднее прииском, который носил то же наименование.)
23 августа почти вся Колымская экспедиция, исключая отряд Билибина, собралась в нижней части Среднекана у разведочного барака Раковского.
После яркого солнца, заливавшего долину, внутри барака казалось сумрачно, сыро и неуютно. Неровный тесаный пол был покрыт всяким мусором, оставшимся здесь еще от весенних сборов. Окна и двери затянуло паутиной, а лежавшее на нарах старое сено заплесневело и пахло гнилью.
«Как быстро природа разрушает в этом краю созданное руками человека!» — невольно подумал Цареградский, глядя на это запустение. (Впоследствии он не раз убеждался в том, что сырость и плесневые грибки с поразительной быстротой приводят в негодность выстроенные из невыдержанного леса деревянные дома. Хорошо просохшая на солнце древесина лучше противостояла влажному воздуху, но и она разрушалась несравненно быстрее, чем в условиях более сухого климата. Даже тропинки, дороги и расчищенные площадки быстро зарастали травой и мелкой древесной порослью. Так природа стремилась восстановить то, что отнято у нее людьми. Каждый год и каждый день геологи, участвуя в этой вековечной борьбе, могли видеть плоды наступления на тайгу и упорное ее сопротивление. Люди чаще выходили победителями, хотя эта победа и не всегда была славной…)
Теперь, когда лето подошло к концу, а ночью на реке стало подмораживать берега, понадобилась стоявшая в бараке печка. В первый же вечер в ней ярко запылали дрова, и в отсыревшем помещении сразу стало веселее. Лето прошло исключительно удачно, и каждому из сидевших у камелька с папиросой в зубах было чем похвалиться. Экспедиция открыла несколько россыпей, несомненно, государственного значения и установила, что пояс золотоносности охватывает территорию в бассейнах Среднекана, Утиной и Оротукана. Геологи не без основания могли гордиться и тем, что им удалось раскрыть некоторые закономерности, управляющие распределением золотоносных россыпей. Они убедились в том, что самородное золото связано с кварцевыми жилами и порфировыми дайками: там, где есть россыпь, почти всегда можно обнаружить либо то, либо другое. Отсюда вытекало и общее направление будущих поисковых работ на Колыме. (Кстати, поисковые и исследовательские работы будущих десятилетий, несмотря на многочисленные поправки к первоначальному выводу талантливых первооткрывателей, показали, что в основном они были правы.)
Впрочем, вывод настолько ясно вытекал из всего опыта работ прошедшего лета, что теперь, в тесном бараке на Среднекане, он почти и не обсуждался. Предстояло лишь облечь все соображения в связную форму отчета, что и было сделано Билибиным следующей зимой в Ленинграде. (Написанный великолепным языком, блещущий ясностью мысли, глубиной выводов и смелостью теоретических обобщений, отчет Юрия Александровича Билибина положил начало геологической литературе о Колыме и послужил основанием для правительственного решения о финансировании дальнейших поисковых и разведочных работ.)
Однако все это произошло несколько позднее. Сейчас же Раковский, как он обещал Билибину, засел за сложную систему финансово-материальных расчетов. Подавляющее большинство рабочих экспедиции выразили желание перейти в старательскую артель на Среднекане. До возвращения в Олу их следовало рассчитать по соответствующим ведомостям, выплатив зарплату и удержав стоимость питания, взятых авансов и одежды. Сергей Дмитриевич, не питавший никакой любви к тому, что он презрительно называл «бухгалтерией», страшно чертыхался, мрачно подбивая и вновь раскладывая бесконечные колонки цифр. В барак то и дело вызывался для справок то один, то другой рабочий, рвались расписки, подписывались ведомости, и густым сизым покрывалом висел папиросный и махорочный дым.
Тем временем Бертин был занят учетом золота. Все пробы золота, необходимые для дальнейшей обработки, взвешивались на точных весах, записывались в соответствующий реестр, упаковывались в небольшие коробки и укладывались в обитый железом, тщательно запиравшийся и опечатывавшийся ящик. Золото из чрезмерно больших проб, превышавших нужное для лабораторного изучения количество, отбиралось для сдачи по акту в контору Оглобина. Это была очень кропотливая и ответственная работа, от которой было невозможно увильнуть, но которая не вызывала у него ни малейшего удовольствия.
— Черт бы его побрал, это золото, — ворчал он, распрямляя нывшую спину.
Цареградский не принимал участия в предотъездных хлопотах. У него еще оставался небольшой незаснятый участок в нижнем течении Среднекана, и, проведя сутки в бараке, он отправился с двумя помощниками в последний маршрут.
Необходимые доделки отняли всего лишь два дня. Небольшой правый приток Среднекана оказался не очень интересным в геологическом отношении и не дал ничего нового в смысле золотоносности. Пробы, которые одну за другой промывал Игнатьев, содержали редкие золотинки; их можно было считать всего лишь фоновой золотоносностью для этого района. Наконец и этот последний маршрут подошел к концу. Маленький отряд спустился в долину Среднекана, где пришлось заночевать. До базы оставался дневной переход.
Цареградский с удовольствием растянулся в палатке, раздумывая о том, что предстоящая ночь кладет конец полевым работам экспедиции и что теперь, перед сном, он может себе позволить помечтать о Ленинграде, о шумной толпе в Мариинском театре и о чистой белой скатерти, на которой расставлены не полулитровые эмалированные кружки, но хрупкие прозрачные стаканы: Конечно, немножко обидно, что эти два дня не принесли с собой ничего захватывающего, но жаловаться на судьбу все же не приходится. Правда, он не столкнулся с такой сказочной фортуной, как Раковский на Утиной, но ведь это был чистый случай. К тому же то, что открыл он сам, в теоретическом отношении нисколько не менее важно, чем находка Раковского!
Ночью небо заволокло было тучами и даже покапал небольшой, смешанный со снежной крупой дождик. Но утром нависшие над долиной облака быстро рассеялись и над рекой заиграли солнечные блики. Прихватив полотенце, Цареградский пробрался через росистые кусты побуревшего ольховника.
Только он перешел через линию кустов, как приглушенный до того шум реки вдруг усилился и сделался звучным, будто из ушей вдруг вытащили вату. Палатка стояла на двухметровой галечной террасе, на которой были разбросаны кусты стланика, ивы и редкие чахлые лиственницы. Подойдя к краю, он увидел, что спуститься к воде нельзя. Река подмыла берег; прямо под ногами с плеском и веселым шумом мчался по-осеннему зеленоватый и прозрачный Среднекан. Зажав в руке мыльницу и зубную щетку, беззаботно помахивая полотенцем, он пошел вдоль обрыва, высматривая место, где можно было бы спуститься.
Холодный утренний воздух, чистые краски осенней природы и звонкость реки наполняли его бодростью. Напевая и дирижируя себе рукой с полотенцем, он ловко лавировал между кустами, не ведая, что с каждым шагом приближается к одному из самых удивительных приключений этого лета.
Над рекой полусклонилась старая лиственница, корни которой, частью подмытые паводком, повисли над еще влажным от росы галечным руслом. Река отошла от обрыва метра на четыре, и там, где еще
