Не успели путники установить палатку и развести в печурке огонь, как пошел густой снег. Облака плотно окутали перевал, а из ватного их покрова, непрерывно и беззвучно кружась и перепархивая бабочками, полетели снежинки. Падая на талую землю, в которой каким-то чудом сохранились остатки накопленного за лето тепла, они быстро таяли. Но на первый слой падал второй, а за ним третий, и вскоре все истоки Мякита побелели от снега…
— Ничего, — утешал своих спутников Цареградский, — это набежала небольшая тучка. Разрядится, выпустит свои запасы снега, и все на этом кончится. Пурги-то, слава богу, нет!
Они сидели в быстро согревшейся палатке и попивали благодатный в такую погоду чаек.
Якуты — особенные любители чая. Покусывая своими белоснежными и крепкими, как железо, зубами быстро посеревший в его руках большой кусок сахара, Алексей уже не раз протягивал свою кружку, говоря: — Чай кут, я кут! (Чаю налей, мне налей!)
— Смотри ты, какой веселый стал, — заметил, улыбаясь, промывальщик. — «Я кут» да «я кут»! Не потому ли их и якутами-то называют?
— Кто знает, — ответил, дуя в свою кружку, Цареградский, — может, и так. Во всяком случае сами себя якуты именуют «саха».
Перед тем как погасить свечу, он вышел на волю. Небо спустилось чуть не до верха палатки, и из него сыпались и сыпались снежинки. Они уже не были такими крупными, как днем, не таяли на земле и покрыли склоны слоем толщиной в четверть.
«Как бы не задержал нас этот снегопад!» — впервые забеспокоился Цареградский. Он был так доволен благополучным переходом по долине Мякита, что ему и в голову не приходила возможность каких- либо новых осложнений.
Весь следующий день провели в вынужденном бездействии. С небольшими перерывами снегопад продолжался до сумерек. Днем стало теплее и снег набух водой. Временами вместо белых хлопьев на влажный белый покров падали крупные капли дождя. Облака еще плотнее осели на землю, зацепились за скалы и бурыми лохмотьями влачились вниз по ущелью. Было промозгло, холодно, и никому не хотелось вылезать из палатки. Стреноженные лошади бродили по туманному косогору, разгребая снег и выщипывая сохранившуюся у камней траву.
— Однако, начальник, учугей сох (нехорошо), — говорил, поглядывая на небо, каюр. — Хана барда (куда идти)? Ат пропал, нючча пропал!
Но по выражению его лица было видно, что он скорее поддразнивает «тойона», чем всерьез верит своим зловещим предсказаниям.
— Ничего, Алексей, — похлопал его по плечу геолог. — Все будет учугей, хорошо. Завтра снег перестанет, пойдем дальше!
Снег к ночи действительно прекратился, но в воздухе не похолодало, а даже слегка потеплело. Видимо, подул с юга морской влажный ветер, и это обернулось для путников новым испытанием.
Утро выдалось сырое и туманное. Полурастаявший снег скрывал под собой острые камни и ямы на склоне. Едва отойдя от места стоянки, люди почувствовали, что им предстоит трудный переход.
Тяжело навьюченные лошади спотыкались о невидимые под снегом препятствия и скользили всеми четырьмя ногами по раскисшей глине. Приходилось вести животных на коротком поводу и то изо всех сил тянуть их на подъем, то, напрягаясь, сдерживать их, когда они всей цепочкой скатывались в какую-нибудь очередную промоину. Чтобы одолеть оставшиеся до перевала пять-шесть километров, понадобилось не меньше двух часов. За это время люди выбились из сил, а лошади покрылись испариной и стали хромать еще сильнее. Теперь хромали уже три лошади из четырех, и только лошадь Алексея, которую он нагрузил по крайней мере вдвое легче, чем остальных, была относительно свежа и шла, не припадая на ноги.
К тому времени, как они достигли перевала, хребет, как и накануне, укутался туманом; выйдя на ровную заболоченную седловину, караван остановился.
— Хана барда (куда идти)? — спросил Алексей.
Цареградский достал свою почти бесполезную в этих условиях карту и попытался не то что найти нужное ущелье, но хотя бы ориентироваться по компасу в нужном направлении. Но и это было сделать совсем нелегко.
Приходилось ли вам когда-нибудь бывать на водоразделе двух больших речных систем? В обе стороны от вас тянутся искривленные по разным направлениям и уходящие в неизвестность ущелья. Через пять — десять километров каждое из этих извивающихся ущелий выпрямится струной, и река помчится по нему в нужном направлении, как раз к той главной долине, которая и собирает все воды своего бассейна и несет их к океану. Но прежде чем такое ущельице выпрямится, оно может много раз обмануть вас своими извивами, и путник невольно дает увлечь себя на север, хотя ему нужно идти к югу.
Именно так произошло с Цареградским и его спутниками. Не имея точной карты, не зная местности и запутавшись в затянутых туманом многочисленных ущельях, которые веером расходились от плоского, как стол, водораздела, они пошли в ложном направлении. Ущелье оказалось очень трудным. Задернованный и покрытый мхом склон быстро сменился каменистым руслом, под которым глухо шумел поток. Лошади непрерывно скользили по заснеженному щебню и с трудом перепрыгивали через глыбы и промоины. Вдобавок вскоре на пути им стали попадаться сперва небольшие, а затем все более крутые водопады и водоскаты. Местами их удавалось обойти где-то сбоку, поминутно рискуя тем, что какая-нибудь из лошадей соскользнет вниз и переломает себе ноги. Чаще такой обход был невозможен, и они прорубали ступеньки в каменистом грунте и осторожно спускали развьюченных лошадей, придерживая их за уздечки, седла и хвосты. К полудню лошади сбили копыта до крови, а люди уже еле двигались от усталости. В довершение всех бед они окончательно убедились в том, что ущелье шло в северо-восточном, а не в южном направлении. Иначе говоря, отряду грозила явная опасность спуститься не к Хете, а к Талой и оказаться, таким образом, в системе Буюнды, а не Бахапчи.
Цареградский остановил караван и под сыплющейся снежной крупой вновь раскрыл свою карту. Несмотря на ее бесполезность в деталях, общую ориентировку главных долин она все же показывала. Теперь, когда ущелье распрямилось, стало ясно, что они идут по ложному пути. Пройди они еще километров пятнадцать, и перед ними показалась бы долина Талой. Игнатьеву даже померещились знакомые очертания тальских вершин на прояснившемся горизонте.
— Ну что же, товарищи, — тяжело вздохнув, произнес Цареградский. — Как это ни печально, но мы заблудились. Придется возвращаться назад, к перевалу, и выбирать ущелье, идущее на юг.
— Сразу нам не выбраться, — возразил промывальщик. — Давайте выберем площадку с травой и дадим роздых коням да и сами попьем чайку. Все равно день потерян.
— Нет, нельзя нам этого делать, Евгений Иванович. Мы не
успеем тогда спуститься в долину Хеты и поневоле заночуем на перевале без дров и воды. Посидим немного, покурим и тронемся обратно!
К счастью, подъем оказался более легким, чем спуск, и к четырем часам дня весь караван благополучно выбрался обратно на перевал. Потеряв почти целый день, путники были все же рады, что у них остается по крайней мере еще два-три часа, чтобы спуститься в долину Хеты. Теперь, наученный горьким опытом, Цареградский тщательно осмотрел все начала отходящих от водораздела ущелий. В поздние сумерки они спустились к опушке леса и заночевали на ровной, густо заросшей травой поляне. Направление долины, а также то, что темные глинистые сланцы сменились хорошо знакомыми светлыми вулканическими породами, показывало, что они находятся на правильном пути и что их лагерь действительно разбит в долине Хеты. Теперь руководитель отряда мог спокойно вздохнуть. Страх непоправимо заблудиться наконец спал с его души, и он знал, что за оставшееся время доберется до Олы. Кроме того, он убедился, что перевал с Мякита на Хету вполне проходим, и был уверен, что проверенный им вариант шоссейной трассы в будущем окажется самым благоприятным благодаря выигрышу в расстоянии и по условиям рельефа.
Последние переходы
