— Похоже, нынче дело не выгорит, — произносит Бацке, оказавшийся тоже рядом с Куфальтом, но по другую руку. — Уж коли на первом так завелся…
— По крайней мере, до нас очередь быстрее дойдет. Хочу еще в футбол поиграть. Ты небось тоже?
— Пока не знаю. У меня сало все вышло, придется раздобывать.
— А что — раздеваться догола придется? — спрашивает Куфальт.
— В Фульсбюттельской тюрьме догола требовали. А как тут у вас, в Пруссии, не знаю, — отвечает тот.
— Чепуха, — шепчет Брун с другой стороны. — Ничего врач не будет смотреть. Он на нас и не взглянет.
— Не верю, — отвечает Куфальт. — В Уголовном кодексе написано, что перед освобождением заключенных положено тщательно обследовать на предмет установления здоровья и трудоспособности.
— Мало ли что там написано.
— Значит, ты считаешь, не придется нам раздеваться?
Бацке шепчет
— Ну, Куфальт, выкладывай, что ты там стибрил и на себе прячешь? Либо бери в долю, либо…
— А ну тихо, разболтались, как бабы, — кричит Петров. — Не то ключами по шее съезжу!
— Господин старший надзиратель, можно в уборную? В животе что-то режет и пучит! Да и врача до смерти боюсь! — ухмыляется Куфальт.
— Ладно уж, сходи, оправься, старина. Вон в ту, ближнюю. Смотри, не кури там, а то запах останется, доктор будет ругаться.
— Будьте спокойны, господин старший надзиратель.
Куфальт заскакивает в уборную и прикрывает за собой дверь.
На всякий случай он спускает штаны, но потом, заслонив спиной глазок, быстро вынимает из шарфа банкноту и сует ее поглубже в носок («Так-то, Бацке, нечем нам с тобой делиться»), потом приводит себя в порядок, спускает воду и вновь становится в строй.
Петров приоткрывает дверь уборной, всовывает голову в щель, принюхивается и удовлетворенно возвращается на свое место.
— Не курил, не дымил, молодец, Куфальт.
Куфальт искренне тронут этой похвалой.
Однако Бацке не отстает:
— Ну, Куфальт, друг, как сделаем — явишься к доктору с товаром или мне придется?..
И Куфальт решается на ответный удар:
— А у тебя как дела с толстым евреем и голой девкой в окне? Так что, друг, отвали, не на такого напал!
— Ага, понял! — ухмыляется Бацке. — Ты тоже взял этого дурня за жопу! Чисто сработано! Чисто!
Из угла доносится раздраженный голос:
— Сколько нам еще здесь стоять на холодном полу в одних носках? Черт те что вытворяют! Буду жаловаться!
Петров отвечает с ухмылкой:
— А, господам-каторжанам что-то не по нраву? Так доктор распорядился. Ничем не могу помочь, господа хорошие. Жалуйтесь ему самому.
— Я бы тоже не прочь выяснить, — тихонько говорит Куфальт Бруну, — зачем заставляют стоять в носках на каменном полу. Сколько раз уже именно после этого долго кашлял.
— А затем, чтобы не поцарапать линолеум в кабинете, — отвечает Бацке.
— Какое там, — возражает Брун, который всегда все знает. — Дело в том, что шесть или восемь лет назад один арестант запустил деревянные сабо врачу в голову. С тех пор и заставляют снимать обувь за дверью.
— Безобразие! — ворчит Куфальт. — Пускай мы все тут простудимся, лишь бы…
— Они нас всех тут за скот держат, — вмешивается Бацке. — Вот выйду на волю, покажу им, какой я скот!
Толпа заключенных перед дверью кабинета таяла быстро, как снег на солнышке, — скандалы случались все чаще, крик поднимался все громче, слышались то возмущенные протесты, то слезные мольбы, но кончалось и то, и другое одинаково: мускулистые руки главного больничного надзирателя выталкивали пациентов за дверь. Петров препровождал их дальше, сочувственно выслушивая жалобы и радуясь, что хотя бы для них прием у доктора окончен. Остались на очереди только двое каторжан да те, у кого срок отсидки истек.
— Ручаюсь, сейчас опять начнут скандалить, — утверждает Куфальт.
— Не думаю, — сомневается Брун. — Вроде бы не с чего.
Через пять минут те двое выходят из кабинета врача, лица их по-прежнему невозмутимы, но из-за их спин вдруг появляется собственной персоной сам господин доктор.
— Главный больничный надзиратель сию минуту принесет вам лекарство. Да, и вату, конечно, о чем речь?
— Знают свое дело ребята, — завистливо произносит Куфальт.
— Да при чем тут это, — замечает Брун. — Просто доктор трус, каких мало. Может, у них пожизненное — чем они рискуют, если засветят ему по роже? Пожизненное, оно и есть пожизненное. И доктор прекрасно это знает.
— Кругом! Смотреть на доктора! Господин доктор, вот люди, которых на этой неделе выпустят!
— Хорошо! — Доктор и глаз на них не поднимает. — Можете их увести. Все здоровы, все трудоспособны.
— И ради этого мы торчали здесь битый час, — говорит Брун.
— Я на него напишу куда надо, дай только выйти, — заявляет Куфальт.
— Со скотом и обращение скотское, — ухмыляется Бацке. — Этот живодер прав!
Вернувшись в камеру, Куфальт опять начинает бурлить и злиться. Потому что за это время разнесли обед и его миску наполнили. Но супу налили только один черпак! Жмоты проклятые! В последние деньки, да еще голодать. И как назло суп-то гороховый, он так его любит!
Но потом, когда Куфальт уже сидел за столом и лихорадочно хлебал из миски (ему пришлось глотать не жуя, потому что в любую минуту мог прозвонить колокол — сигнал на прогулку третьей категории), он вдруг почувствовал, что с еды его воротит. Так с ним уже бывало не раз за эти годы: неделями, месяцами не мог заставить себя проглотить тюремную баланду.
Без всякого аппетита он уныло помешивает ложкой суп — может, попал туда ненароком кусочек свинины? Но нет, пусто.
Он выливает суп в парашу, ополаскивает миску, отрезает ломоть хлеба и намазывает топленым салом со шкварками. Сало у него вкусное, душистое, арестанты из портняжной мастерской в первом этаже перетапливают ему сало с луком и яблоками на печурке для утюгов. Они относятся к нему по-приятельски, забирают за свою работу не больше четверти с каждого фунта, другим приходится отдавать половину или даже три четверти, а новичкам вообще достается шиш. Дескать, главный засек и все сало отобрал. А они, мол, еще всю вину на себя взяли. В общем, наврут с три короба. Да что с них возьмешь!
Куфальт сидит на табурете и зевает. Больше всего на свете ему хочется сейчас завалиться на койку, но главный с минуты на минуту может ударить в колокол, давно вроде бы пора.
Как медленно тянется время в эти последние недели и дни! Оно просто не идет! Стоит, и ни с места, как приклеенное, не идет, и все тут. Раньше-то он старался каждую свободную минуту вязать сети, но теперь его от них с души воротит, не дотронется больше, в руки не возьмет! И вообще ничего больше не хочется. Даже на волю. Вернер наверняка ничего ему не пришлет, и придется вымаливать у попа место в приюте.
Самым лучшим выходом был бы какой-нибудь приличный верный заработок, пусть даже небольшой,
