обрушился золотой дождь. Вспоминая позже об этих временах («Сегодня у нас дома», 1943), он и сам признавал, что эти деньги пришли к нему слишком неожиданно: «Из человека бережливого и робкого я вдруг превратился в отчаянного мота. Деньги тратил на самые дурацкие вещи… Ночи просиживал в барах, платил там чуть ли не за всех и домой возвращался с больной головой».
Эти искушения и угроза возобновления запоев заставили Фалладу согласиться на уговоры жены и начать искать более спокойный уголок. Второй причиной его переезда в более удобную квартиру был сын Ули, которому тогда уже было два
Переезд — дело хлопотное: понятно, что и тогда Фаллада не мог продолжать работу над начатым романом, поэтому он писал лишь короткие рассказы. Только к концу года, когда они уже обжились в новой квартире, Фаллада снова садится за роман «Пополам — или заложу». Были начисто переписаны обе первые главы, переработана и сокращена третья: к седьмому января 1933 года он наконец переписал на машинке и ее. Но тут началась работа над экранизацией «Маленького человека», и Фалладе, связанному с киностудией договором, пришлось возвращаться в Берлин. Сам Фаллада и поехавшая вместе с ним «для верности» фрау Зузе поселились в пансионе Штессингер и жили в Берлине до начала марта, пока не была закончена работа над фильмом.
Вечером 27 февраля в винном погребке Шлихтера на Аугсбургерштрассе сидели две супружеские пары: Дитцены и Ровольты. Жены, пишет Фаллада, «беседовали», а они с Ровольтом просто болтали, когда по залам вдруг пробежал официант с криком: «Рейхстаг горит!» «Мы вскочили, молча переглянулись и стали звать официанта. „Эй, Ганимед! — крикнули мы этому подручному Лукулла. — Закажите нам такси! Мы едем к рейхстагу! Надо помочь Г. (Герингу) раздувать огонь“».
Неизвестно, кому первому пришла в голову эта мысль — если всё действительно так и было, ведь Фаллада описал эту сцену лишь двенадцать лет спустя: — издателю, слывшему мастером на злые шутки, или его уже основательно подвыпившему автору, но вывод из нее Фаллада сделал верный: «Эта маленькая сценка хорошо показывает, как многие рядовые немцы относились к правительству н. (нацистов). Но нам приходилось уже… читать о той жестокости, с которой эти правители обделывали свои дела. И все-таки нам казалось: ну, до такого-то уж они не дойдут!..Как же мы были глупы…»
Можно ли считать Ровольта «политически мыслящим человеком»? Фалладу таковым считать, конечно, было нельзя. Ровольт уже успел издать несколько книг, не понравившихся нацистам, и знал это. Ему пришлось затратить немало труда, проявить хитрость и изворотливость, чтобы провести эти книги (а среди них были и книги Фаллады) через все те рифы и препятствия, число которых увеличивалось с каждым днем. Да и Фалладе достаточно было лишь вспомнить о той характеристик которую дал его «Маленькому человеку» Ханс Йост, чтобы понять, что его книги нацисты теперь будут проверять особенно дотошно.
Фаллада не эмигрировал. Он по-прежнему вел себя «безрассудно», даже когда узнал, как «плохо» обстояли дела. Иногда он делал нацистам уступки и, чтобы избежать столкновений с ними, писал вещи, заведомо ниже своих возможностей. «Временами нам всем хотелось очнуться», — писал он в своих воспоминаниях. Но ему самому тогда, видно, так и не удалось очнуться по-настоящему. Вполне вероятно, что он сам так никогда и не понял, каких возможностей лишился, какую часть своего таланта зарыл, оставшись в нацистской Германии, он так и не попытался подытожить, какая доля его депрессий и срывов, разочарований и поражений обусловлена фашистским режимом и какую следует отнести за счет его собственной замкнутости и самоизоляции.
Через неделю после поджога рейхстага, примерно, шестого марта. Фаллада написал Ровольту, что наконец «разделался» с фильмом — и «счастлив, что снова в Беркенбрюке». Седьмого он пишет своей сестре Маргарете Бехерт: «…Уже через два дня и фильм, и киношники, и диктовка… и все остальное показались мне каким-то далеким сном». Восьмого числа он пишет Ровольту: «Мне такое житье уже во-о- о-от где сидит!» И в тот же день возобновляет работу над «Пополам — или заложу». Работает он практически ежедневно и одиннадцатого апреля заканчивает пятую главу, написав, таким образом, уже добрую половину книги.
В марте издательство «Ровольт» выпустило очередной тираж книги «Маленький человек, что же дальше?», но тут дело по каким-то причинам застопорилось. Правда, с самим тиражом ничего плохого не произошло, но 12 апреля, в среду перед Пасхой, Фалладу увезли в СА. У Фаллады сделали обыск, причем особый интерес люди из СА проявили к одной из папок, в которых хранилась переписка. На папке была выведена буква «С». И тут Фаллада вспомнил, кто к нему заходил недавно: «г-н фон С.»![15]
Он жил неподалеку от Фаллады, в Грюнхайде. Они пошли в кафе, сели за столик на улице, разговаривали, и «С.» рассказал Фалладе несколько свежих политических анекдотов. Неужели донес кто-то из официантов? Так или иначе, но у дома поставили охрану, а самого Фалладу штурмовики отправили в Фюрстенвальде. Там, в местной тюрьме, ему заявили, что он подозревается в участии в «заговоре против личности фюрера», поэтому ландрат потребовал его ареста.
В издательстве «Ровольт» вскоре начали беспокоиться: телефон а Беркенбрюке не отвечал. 18 апреля издатель прислал в Беркенбрюк письмо, а котором спрашивал, не уехал ли Фаллада куда-нибудь на Пасху, а 20 апреля — телеграмму, где выражал уже откровенное беспокойство. К тому времени Эрнст Ровольт уже наверняка знал, что его редактора и соседа по Грюнхайде Эрнста фон Саломона забрали в Берлинский полицейпрезидиум; но мог ли он связать с арестом Саломона загадочное молчание Фаллады?
Сам Саломон в 1951 году писал, что следователь тогда задал ему вопрос, знает ли он некоего Ханса Фалладу, а затем сообщил ему следующее: «У господина Фаллады живет домработница. Эта домработница дружит с дочкой хозяина дома. А у господина Фаллады нелады с хозяином из-за квартирной платы. И вот однажды господин Фаллада сказал домработнице, что завтра к нему придет обедать один очень интересный человек, „старый заговорщик“. Домработница рассказала об этом своей подруге, та — отцу, а отец задумался: против кого мог составлять заговор этот „заговорщик“? Ответ на этот вопрос мог тогда быть только один, и он… доложил куда следует».
«Старого заговорщика» выпустили очень скоро, а Фаллада продолжал сидеть, потому что в версии, которая поначалу показалась следователю неопровержимой, теперь не сходились концы с концами.
Анна Дитцен призвала на помощь Эрнста Ровольта, тот мобилизовал д-ра Альфонса Зака, адвоката, пользовавшегося у нацистов большим авторитетом (позже, на процессе по делу о поджоге рейхстага, он был защитником ренегата Торглера), и Зак добился того, что 22 апреля Фалладу выпустили на свободу.
Фаллада и в тюрьме продолжал работать над романом: даты на полях рукописи показывают, что первые четыре сцены шестой главы были написаны 20 и 21 апреля — восемнадцать машинописных страниц за два дня.
За работой Фаллада буквально оживает. Когда он пишет, настроение у него всегда отличное: он занят делом! Сведения об этом обнаруживаются уже в записке, написанной за несколько дней до выхода из тюрьмы: «Я — как ванька-встанька, я снова я». А в самый день выхода, не зная еще, что всего через несколько часов снова окажется дома, он пишет: «Ах, Малышка, грех-то какой: сижу на нарах и веселюсь, когда на воле остались хороший дом и, говоря попросту, симпатичнейшая жена. Но я веселюсь и даже, как сказал бы Ули, „веселяюсь“, а моя „Овечка“ говорит мне: мы ничего плохого не сделали, отчего же нам должно быть плохо?»
Когда Фаллада после одиннадцати дней заключения вернулся в дом господина Шпонара, он перестал «веселяться». Он снова раздражается, слов не выбирает, отказывается не только от своих устных обязательств, но и от договора о найме квартиры — и на следующий же день убеждается, что недооценил местных нацистских боссов. Ему открыто угрожают, и он вносит Шпонару квартирную плату за три месяца вперед, а потом удирает из Беркенбрюка, чтобы снова поселиться в пансионе Штёссингер.
Это раздражение и доходящий до бешенства гнев заканчиваются нервным срывом. Фаллада засыпает теперь только со снотворным и снова начинает пить. Правда, через неделю он пытается взять себя в руки, но тут его постигает новый удар: ему присылают сценарий «Маленького человека», переделанный настолько, что он отказывается поставить под ним свою подпись. Двумя днями позже,
