эротический. Не обошел он стороной и мою зрелость. В последнее время я вижу его реже, от случая к случаю, и понятно почему. Таково одно из живых чувственных воспоминаний моих детских лет. Его основа вполне реальна, чем я и не преминул воспользоваться в «8 1/2».
Я — маленький ребенок, и женщины купают меня в бадье. Допотопной, деревянной, вроде той, что стояла во дворе на бабушкиной ферме — той самой, в которой мы, огольцы, босыми ногами давили виноград. Прежде чем давить, надлежало вымыть ноги. А позже, когда она же использовалась для купанья, в ней отчетливо слышался дух забродившего винограда. Дух, от которого и опьянеть было недолго.
Иногда меня купали вместе с другими детьми, мальчиками и девочками, и все были голые. Бадью наливали дополна, выше моего роста, что по моим представлениям было пределом глубины. Все прочие юные отпрыски нашего семейства умели плавать. Не умел один я. Однажды я чуть не утонул. Меня вытянули за волосы. Тогда их, к счастью, у меня было больше, чем теперь, иначе гибели не миновать.
Во сне, когда я вылезаю из бочки, меня, маленького, голого, мокрого, обертывают полотенцами несколько женщин с огромными грудями. В моих снах на женщинах никогда нет бюстгальтеров, да и вряд ли бюстгальтеры таких размеров вообще существуют. Меня закутывают. Меня прижимают к груди, поворачивая то лицом, то спиной, чтобы я скорее обсох. Полотенце трется о мою маленькую мужскую принадлежность, которая весело покачивается из стороны в сторону. Какое приятное ощущение; пусть оно никогда не кончается… Иногда женщины борются за привилегию обтереть меня, и это мне тоже нравится.
Я прожил жизнь в поисках женщин ушедшего детства, женщин, готовых закутать вас в полотенце. Ныне, когда мне снится этот сон, я испытываю потребность в женщинах посильнее. В реальной жизни для меня делает это Джульетта; правда, потом на полу ванной остается много брошенных в беспорядке полотенец.
Тридцать лет назад мне приснился сон, подведший итог всей моей жизни. До сих пор я никому его не рассказывал.
Я — начальник аэропорта. Сижу за столом в большой комнате. Снаружи ночь — ясная, звездная. За окнами самолеты, идущие на посадку. Только что приземлился огромный лайнер, и я как глава аэропорта должен произвести паспортный контроль.
Все пассажиры лайнера выстроились в шеренгу, держа в руках паспорта. Внезапно я замечаю среди них странную фигуру — старика-китайца, на вид дряхлого, одетого в лохмотья, но с величественной осанкой; от него исходит жуткий запах. Он терпеливо ждет своей очереди.
Ждет своей очереди, не говоря ни слова. Даже не глядя в мою сторону. Полностью уйдя в себя.
Я опускаю глаза, вижу на столе табличку с моим именем и начальственной должностью — и не знаю, что делать. Я просто не смею позволить ему ступить на нашу землю: ведь он так непохож на всех остальных, его вид приводит меня в замешательство. Меня снедает опасение, что стоит мне сказать этому чужаку «да» и вся моя упорядоченная жизнь разлетится на тысячу осколков. И мне ничего не остается, как прибегнуть к уловке, в беспомощности которой просвечивает моя собственная слабость.
Не в силах взять на себя ответственность, я лгу, как ребенок. «Видите ли, это не в моей компетенции, — выдавливаю наконец из себя. — Дело в том, что не я здесь отдаю приказы. Это нужно согласовать».
Понурив голову от стыда, бормочу: «Подождите, я сейчас вернусь». И выхожу — якобы принять решение, на которое нет и намека. Сознавая, что от выбора не уйти, я медлю, га-Дая про себя, будет ли он еще в комнате, когда вернусь туда. Но еще страшнее другое — то, что я не знаю, чего боюсь больше: того, что застану его в своем кабинете или уже не застану. И эта мысль не покидает меня вот уже тридцать лет. — Я вполне отдаю себе отчет в том, что дело не в исходящем от него запахе, а в дефектах моего носа, — и все же не в силах заставить себя вернуться в кабинет и отпустить его с миром или хотя бы убедиться, что он еще там.
Меня часто спрашивают, как зарождаются видения, фантазии, грезы. В чем секрет механизма, так расковывающего ум, что в нем кристаллизуются персонажи, ситуации, миры?
Не знаю. Даже не представляю, как объяснить самому себе, как это происходит.
Когда я снимаю фильм, моя главная забота — целиком отдаться гипнозу, до конца перевоплотиться в человека, грезящего наяву, пусть даже инициатором грезы являюсь я сам.
Мне всегда доставляло громадное удовольствие залезть в постель, растянуться в ней и с трепетом ждать отхода ко сну.
Обожаю высокие, огромные кровати, прохладные простыни, мягкие стеганые одеяла. Обожаю ночную тишину, предвестницу сновидений. Ожидать их, лежа под одеялом, — не то же ли, что, удобно устроившись в кресле кинотеатра, ждать начала фильма?
Я всегда с удовольствием просыпаюсь. Я просыпаюсь мгновенно. Открываю глаза — и тут же воскресаю для сознательной жизни. Но прежде всего, дабы не забыть, стараюсь запечатлеть контуры сновидений минувшей ночи. Нет, не в словах, в рисунках, хотя ясно помню все звучавшие во сне реплики. Их я обычно помещаю в шар, растущий над головой моего персонажа, как в комиксах. Надо сказать, что в моих снах я неизменно оказываюсь главным действующим лицом. Предвижу: кто-нибудь тут же заметит, что вечно видеть во сне самого себя под стать лишь отъявленному эгоцентрику. Пусть так. Я убежден: каждый имеет право грезить по-своему.
Просыпаться мгновенно, не нуждаясь для этого в чашке кофе или завтраке, — преимущество, ибо так не теряешь ни секунды наставших суток.
В снах очень важны цвета. Цвет во сне столь же значим, как в живописи; он — главный компонент настроения. Вообразите розовую лошадь, фиолетового пса, зеленого слона. Ни то, ни другое, ни третье во сне не выглядит абсурдным.
Меня всегда вдохновляли лица. Мне никогда не надоедает разглядывать их, пока я не найду то, что требуется для роли. Ради самой крошечной мне случалось — и до сих пор случается — просмотреть тысячу лиц, чтобы отыскать единственно подходящее. Лицо — это первое, что мы осознаем в окружающем мире.
Едва появившись на свет, мы фокусируем внимание на лице. Так, в лице матери, пусть безотчетно, мы обретаем залог нашей безопасности. А затем начинаем вглядываться и в другие лица.
В нашем лице- траектория нашего жизненного пути. Мне доводилось видеть актеров, на поведение которых влияли сыгранные ими роли. Скажем, одной из них выпадает особый успех; вот ее-то они и начинают играть в реальной жизни. Я знавал актера, который так долго играл дурака, что в конце концов окончательно превратился в него. Само собой, ему давали эти роли, потому что в нем было нечто изначально заложено. А в итоге их исполнение лишь акцентировало и усилило эту сторону его натуры.
Видя, как я без устали перебираю мою галерею фотопортретов, окружающие нередко прочитывают мои намерения с точностью до наоборот. Как правило, я не сбиваюсь с ног в поисках незабываемых лиц. Незабываемые лица опознаются без труда. Трудно отыскать лица, которые легко забыть.
Хотя меня всегда интриговали сны, изо всех моих фильмов вполне сновидческим был только «Город женщин». Все в нем, как во сне, имеет потаенный субъективный смысл, за вычетом разве что начала и конца, когда Снапораз просыпается в вагонном купе. Это не что иное, как кошмарная сторона сна Гвидо из «8 1/2».
Снапоразу грезится, что все женщины, с которыми сводила его жизнь в прошлом, настоящем и будущем, собрались вместе, дабы жить в согласии. Это мужская фантазия, мечта Мужчины о том, что все женщины, к которым он стремился, проникнутся к нему любовью настолько, что готовы будут по-Делиться им с другими, уразумеют, что в каждой из них воплотился определенный этап его существования, та или иная сторона его внутренней жизни, а сам он является для них своего рода связующим звеном. Они же, напротив, предпочитают разорвать его на части. Одной достается рука, другой — нога, третьей — ноготь на мизинце. Они согласятся скорее безраздельно владеть его недвижным трупом, нежели допустить, чтобы возлюбленный достался сопернице.
Идея «Города женщин» зародилась у меня однажды ночью, когда мы бродили по Риму с Ингмаром Бергманом. С ним была Лив Ульман. Едва познакомившись, мы оба поняли, что между нами спонтанно возникло взаимопонимание.
Итак, мы, двое режиссеров, сделаем общий фильм. Каждый снимет свою половину. Быть может, каждый из нас приведет с собой продюсера, который вложит половину денег. Каждый разработает свою
