далее, как Господь устроит. Читай, занимайся делом, горячо молись — и Господь спасет тебя. Приветствую моего Каллиста. Приветствует тебя мое братство.
Получив первое и второе твое письмо, я обрадовался, чадо мое, и обрадовался безмерно — и стойкости твоей души, и твердости твоей веры, и твоей настойчивости, и ревности во всем прочем. Благодарение Господу, укрепляющему и утверждающему тебя в страхе Своем! Господь премудро сохранил тебя доселе в безопасности для исполнения необходимых послушаний. Я также видел и доброго Гаиана и укрепился душой, получив известия относительно десяти. Одно лишь огорчило меня, — а именно, что с двумя братьями, пришедшими некогда из Пелекитского монастыря, обошлись не как с нашими членами и братьями. Пусть отныне обходятся с ними именно так, как нужно, как этого требует любовь Божия.
Я получил все, что ты прислал и в этот раз; обрадовался книгам, да и всему прочему. Господь за это да упокоит тебя, чадо мое, в царствии Своем.
Вас тяготят встречи с еретиками, но и это испытание полезно для вас. Поддерживай брата Тифоия, смягчись, так как написано:
По милости Божией я, чадо мое возлюбленное, видел брата Силуана с Дорофеем. Я сказал: «по милости», потому что они пришли не с дурною целью и не несвоевременно, явившись именно в такое время к своему отцу, хотя я и не достоин. Я видел, с какими предосторожностями они пришли, чтобы встретиться со мною незаметно для других. Я им советовал нигде, даже случайно, не упоминать о свидании. Так я отпустил их с миром, найдя Силуана в хорошем состоянии. Прими по–братски его и ты, когда он придет к тебе с добрым Дорофеем, из личного побуждения и расположения к тебе, из сильной любви и уважения. Ведь он не притворялся (как об этом сообщили тебе), когда в первый раз хотел к тебе прийти. Впрочем, он устно объяснится. Я понял его внутреннее состояние по манере сидеть и теперь совершенно спокоен, убедившись в его полном смирении.
Я почувствовал облегчение, узнав от него о том, как архиепископ отправился в путь, а также о заключенных братьях наших. Теперь я желал бы узнать то же и о брате Протерии: скрылся ли и он, испугавшись зимы? Поэтому, когда кто–нибудь, согласно нашему условию, придет сюда, сообщи мне обо всем. Господь да будет со духом твоим.
Благодарю Бога моего, что ты пребываешь в здравии; об этом я узнал из честного твоего письма. Далее, как могу я, несчастный, выслушивать от твоего боголюбивого преподобия такие слова, которые скорее я должен воздавать твоей дивной добродетели, ибо ты, как немногие из епископов, прославил Господа. И не только теперь, когда и некоторые из наших братьев вместе с тобою обратились к высшей истине, но и в прошлом, можно сказать, с самого начала своего епископства, когда многие пастыри (хотя это выражение и резко), обезумев, перестали искать Господа, — ты прославил Его в темницах, уединении, нуждах, тесноте, болезнях, слезах, угнетениях и во всякого рода притеснениях. Твоя слава апостольская, твои победы равны отеческим! Хотя и я терплю нечто подобное, но незначительность моей степени и сила моих грехов покрывает все это и не дает обнаружиться.
Впрочем, твои доблести — пример для меня, многожеланный брат, превзошедший других; поэтому, прекратив похвалу, я лучше попрошу молиться обо мне, чтобы моя смиренная душа укрепилась в страхе Божием против видимых и невидимых врагов с помощью твоей молитвы и блаженного отца нашего. Я очень боюсь за себя, брат, доколе пребываю в этом теле, и если на что–нибудь дерзаю, то лишь в надежде на Бога, просвещающего отчаявшихся по Своей великой милости.
Я очень рад, что добрый Афанасий разделяет с тобою утешительное уединение в изгнании. О том же, каковы обстоятельства здесь, сообщит обязательный Силуан, знающий это по опыту; и не только об этом, но и обо всем, что я не мог сообщить в письме. Уготовал ли Господь нам еще во плоти увидеться друг с другом — на все Его воля. Так или иначе, но ты, отец, молись о том, чтобы мы с отцом, вернее, с отцами и братьями — все вместе увиделись в блаженной жизни, и чтобы благосклонно воззрел на нас Бог, ради Которого терпим нынешнее разлучение и войну. Кланяется тебе раболепно брат Николай, который один оставлен при мне. Благоволи приветствовать окружающую тебя братию, особенно доброго Афанасия.
Вот уж второй раз пишу письмо твоему блаженству, но горе мне, грешному (говорю это со слезами), — так как двое прежних письмоносцев по дороге к месту твоего изгнания потерпели крушение и этим немало огорчили смиренную мою душу. Но так как мы сыновья послушания и предназначены к такому служению и, наконец, поскольку лишь один вид смерти достоин слез, — смерть от грехов (хотя бы и на постели), — то, отложив печаль, я с благодарностью это перенес.
Итак, и в первом письме я принес подобающее твоему боголюбию прославление; ты достоин быть назван блаженным, подвизавшись и обнаружив дерзновение превыше всех иерархов; и это в то время, когда в виду вдовства кафедры дерзновение было бы неуместным. Но, занимая престол в царстве истины, ты победил почти всех подчиненных тебе епископов, получив венец исповедничества. Это же я и теперь повторяю твоей священной главе, возлагая на нее не золотом украшенный венец, ибо и победа не по плоти, а венчая божественно сплетенным словом, ибо торжество — небесное. Потому, радуйся, дивный, и веселись, еще совершая и проходя поприще изгнания, чтобы изо рва ссылки тебе увенчанным взойти на небеса. О, если бы до этого я имел возможность увидеть тебя в мирное время сияющим на престоле!
О том, как ныне взволнована и охвачена пламенем наша Церковь, рассказывать долго: нечестие столь многообразно, что Божественные алтари уничтожаются; священные храмы, лишенные честных икон, теряют свое благолепие; почти каждая душа этому покорилась, дав подписку нечестивым. Лишь немногие борются, и они в муках, как испытываемые огнем. Из епископов поскользнулись Смирнский и Херсонесский; из игуменов — Хрисопольский, монастыря Диева, Хоры и почти все столичные; держатся, по милости Христовой, Вифинские. Молись, отец, о том, чтобы они с нами, смиренными, держались до конца.
Из мирского чина никто не устоял, кроме Пиксиминита, который по бичевании сослан; из клириков — дивный Григорий, по прозвищу Кентрокукур; а из игумений — около шести, которые и заключены по монастырям.
В отношении того, что ты, отец, заповедал мне, нужно ли понимать это безусловно? Как это соотносить с моим теперешним положением и крайней стесненностью? Я могу обращаться тайно и то лишь к близким друзьям. Всем страшно, а особенно мне, грешному, как бы все не стало известно императору. Хотя я и сослан в Анатоликон, император, будучи особенно раздражен доносами, сильно гневается на меня, робкого. Он повелевает мне молчать и запрещает учить, а я без стеснений отвергаю это и резко возражаю. Вот за это мне присуждено бичевание, хотя я и избег его, благодаря скромности и благочестию палача; мои служители ограблены вплоть до имевшихся у них книжек. Я недоумеваю, как при таких обстоятельствах мне было бы возможно исполнить что–либо из твоих приказаний. Прости моему смирению, ведь это дело блаженное. Не буду прибавлять, что бедствие голода здесь таково же, как и там. Впрочем, положившись на одно лицо, я послал письмо: если что–нибудь случится с письмом, сообщит посланный. Итак, молись о чаде своем, чтобы оно шествовало по стопам твоей святыни.
Считая себя обязанным твоему преславному благородию, я решил теперь обратиться к тебе, желанному, не только с устным, но и с письменным приветствием. Хотя обстоятельства и не позволяют выдавать чужим тайну, но не мешает сообщить это вам, моим родным, ибо вы — мои господа и близкие по крови. Отсюда и наша дружба, и не столько в силу родства, сколько в силу добродетельного твоего духа.
