обучения языку, при которой усилия направляются на то, чтобы понимать произведения писателей.
Язык, и не только язык вообще, но каждый язык в отдельности, даже самый бедный и грубый, сам по себе и для себя есть предмет, заслуживающий самого пристального осмысления. Язык — это не просто, как принято говорить, отпечаток идей народа, так как множество его знаков не позволяет обнаружить никаких существующих отдельно от него идей; язык — это объединенная духовная энергия народа, чудесным образом запечатленная в определенных звуках, в этом облике и через взаимосвязь своих звуков понятная всем говорящим и возбуждающая в них примерно одинаковую энергию. Человек весь не укладывается в границы своего языка; он больше того, что можно выразить в словах; но ему приходится заключать в слова свой неуловимый дух, чтобы скрепить его чем-то, и использовать слова как опору для достижения того, что выходит за их рамки. Разные языки — это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные вйдения ее; и если вещь эта не является предметом внешнего мира, каждый [говорящий] по- своему ее создает, находя в ней ровно столько своего, сколько нужно для того, чтобы охватить и принять в себя чужую мысль. Языки — это иероглифы, в которые человек заключает мир и свое воображение; при том, что мир и воображение, постоянно создающее картину за картиной по законам подобия, остаются в целом неизменными, языки сами собой развиваются, усложняются, расширяются. Через многообразие языков для нас открывается богатство мира и многообразие того, что мы познаем в нем; и человеческое бытие становится для нас шире, поскольку языки в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия. Язык всегда воплощает в себе своеобразие целого народа, поэтому в нем не следует бояться ни изощренности, ни избытка фантазии, которые кое-кто считает нежелательными. То, что они дают нам сразу, есть полная, чистая и простая человеческая природа, если же мы проникаем в глубины их тайн, в нашу сухую рассудочность врывается свежая струя неувядающей фантазии других народов, заключающих каждое впечатление, которое юный мир дарит их еш. е не притупившимся чувствам, в оболочку живого и подвижного образа.
Изучение языков мира — это также всемирная история мыслей и чувств человечества. Она должна описывать людей всех стран и всех степеней культурного развития; в нее должно входить все, что касается человека.
Из всего сказанного должно быть ясно, в чем состоит мое предложение, а именно в том, чтобы сделать язык — и язык вообще, и отдельные языки — предметом самостоятельного, от всего постороннего свободного и систематического исследования, которое должно стать средством познания человека на разных ступенях его культурного развития, а также средством обучения, существенно упрощающим занятия отдельными языками.
Идея такого исследования требует и заслуживает дальнейшего разъяснения, которое состоит из трех частей:
уточнение целей исследования и его значения;
составляющие его части, или подробное изложение плана энциклопедии всех языков;
возможности проведения этого плана в жизнь и методы подобного исследования языка.
Проверка исследований о коренных обитателях испании посредством баскского языка
(Фрагменты)
4.
Основные принципы, в соответствии с которыми осуществляется этимологический подход к баскскому языку
При доказательстве баскского происхождения испанских географических названий очень многое зависит от этимологических принципов, которыми руководствуется исследователь. Хотя те, кто следует Астарлоа и Эрро, как мне кажется, и сумели прийти к некоторым правильным выводам о природе древних языков и баскского языка в частности, однако затем они экстраполировали и использовали эти выводы таким способом, который не вызывает доверия и не может привести к каким бы то ни было надежным результатам. Принятая ими система основывается на общем подходе к баскскому языку, предложенном Астарлоа. Согласно этому автору, в баскском языке каждая буква и каждый слог обладает собственным значением, сохраняющимся также и в сложениях. Следовательно, каждое слово можно разложить на составные элементы, и притом с такой определенностью, что, к примеру, в слове, состоящем из двух букв, первая обозначает родовой, а вторая — специфический признак предмета, или же первая обозначает обладателя, владельца, а вторая — содержимое, обладаемое. Впрочем, значение приписывается элементам не произвольно, но в соответствии с артикуляциями первобытного человека, звуковыми образами, артикуляциями живой природы и шумами мертвой. О обозначает круглое, i— остро пронзающее, и — полое и т. д. [21] Характерно, что то же самое, что Астарлоа говорит здесь о баскском, Дэвис [22] почти в тех же выражениях утверждает относительно кельтского. Корни, говорит он, весьма просты. Отдельный гласный или дифтонг может образовывать не только частицу, но часто также имя и глагоЛ. Вряд ли имеется хоть одно сочетание отдельного исходного согласного с предыдущим или последующим гласным, не имеющее собственного значения и не стоящее во главе многочисленного семейства производных слов. Самые длинные слова можно разложить на такие корни (но лишь при условии их чисто кельтского происхождения). Но эти корни нельзя мыслить себе как наименования реальных объектов: земли, воды, дерева и т. п.; они суть обозначения различных видов бытия и действия. Автор, который, подобно Дэвису в данной работе, позволяет своей фантазии блуждать среди многочисленных авантюристических сопоставлений, сам по себе, может быть, и не заслуживает особого доверия. Но Оуэн, чей словарь и грамматика получили всеобщее признание (хотя последняя и могла бы быть несколько обстоятельнее), придерживается той же самой системы, и даже в еще более расширенном виде. Он говорит (1. 27), что каждое производное слово может быть закономерно и без каких бы то ни было вспомогательных средств, кроме изменения букв, возведено к одному из ряда элементарных слов, так что для фантазии этимолога места уже не остается. В его словаре при всех словах, которые сами по себе не являются элементарными, в скобках приводятся составляющие их элементы, и при их просмотре можно убедиться в том, что значения их совпадают с теми, которые постулирует Дэвис. Приведем некоторые примеры использования подобных принципов указанными авторами. Астарлоа выводит ule'шерсть* из и 'полый' и 1е 'зачинщик, инициатор*, то есть 'производитель множества дыр1; ахе 'воздух' — из а 'вытянутый' и хе 'уменьшительный слог', то есть 'тонкая протяженность'; itz'слово' — из i'проникающий' и tz'показатель излишка', то есть 'излишек проникновенности'. Дэвис говорит: ирландское иг означает 'покрывать, распростирать', и отсюда происходят обозначения множества объектов, таких, как земля, огонь, вода, зло, убийство и т. п.; а в языке Уэльса обозначает 'отодвигать, продвигаться', а потому в родственном наречии оно обозначает 'холм, предгорье, повозку' и т. д. Оуэн разлагает слово tan'огонь' на элементарные слова: ta'то, что распростирается над чем-либо, превосходит что-либо' и an'начало, элемент'. Подобное применение значений элементарных слов (выбранных в качестве исходных звуков) к определенным предметам, особенно в примерах из Астарлоа, показывает всю шаткость, произвольность и даже авантюризм такой практики, если она не основывается на установлении действительного звукового родства в соответствии с точной системой правил. Трудно понять, как сам языковед не видит, что без такой системы, за вычетом редких особо прозрачных случаев, тщетны попытки угадать тот путь, который прошло обозначение понятий, двигаясь от общего к частному и наоборот, и что даже при наличии такой путеводной нити все же иногда остаются непреодолимые трудности. Столь абстрактная, ограниченная и узко систематическая теория, как та, которая используется Астарлоа, затемняет даже действи*
Тельную, реально существующую связь между некоторыми словами, которую еще можно установить исходя из их звучания и значения, как в случае с немецким Wolle'шерсть [23] и, возможно, баскским ule— тоже 'шерсть'.
5.
Более подробное описание этих принципов
Конечно, верно, что слова, обозначающие предметы, суть результат применения общих понятий к
