принципе не трудно было выяснить ее пристрастия, ее симпатии и антипатии, но только не те вещи, что были ей, образно говоря, до лампочки. Впрочем, ты и здесь сумела выкрутиться, а потом твоя фраза насчет Элвиса почти убедила меня в том, что ты Лекси. А потом был вчерашний вечер. И поцелуй.
Меня моментально прошиб холодный пот. Правда, я тотчас же вспомнила, что на мне, слава Богу, нет микрофона.
— Лекси не позволила бы ничего подобного? — спросила я нарочито спокойным тоном и наклонилась, чтобы загасить сигарету о каменные плиты.
Дэниел улыбнулся мне — неторопливой теплой улыбкой, которая неожиданно придала ему привлекательности.
— О, еще как позволила бы! — произнес он. — Более того, он был очень в ее духе — такой приятный, если можно так выразиться. — Он даже не моргнул глазом. — Тебя выдала реакция. На какую-то долю секунду ты, казалось, растерялась, ужаснулась тому, что происходит. Правда, потом пришла в себя, отделалась шуткой и нашла повод отодвинуться. Видишь ли, Лекси никогда бы не отреагировала на поцелуй таким образом, даже на долю секунды. Она бы… — Дэниел выпустил сквозь побеги плюща облачко дыма. — Она бы торжествовала.
— Но почему? — спросила я. — Или она добивалась того, чтобы это произошло?
Мысленно я перематывала видеозаписи. Я видела ее заигрывающей с Рафом и Джастином, но чтобы с Дэниелом — ни разу. Ни малейшего намека на флирт. Хотя кто знает, может, это был блеф, призванный сбить с толку остальных.
— Это тебя и выдало, — произнес Дэниел.
Я уставилась на него. Он загасил сигарету подошвой.
— Лекси была не способна думать о прошлом, — пояснил он, — и в равной степени не способна думать о будущем, разве что на один-единственный шаг вперед. Это один из немногих моментов, ускользнувших от твоего внимания. Впрочем, ты не виновата. Такой уровень простоты с трудом укладывается в голове, и его очень трудно описать. Он поражает, как поражает уродство. Лично я сильно сомневаюсь, что она была в состоянии спланировать обольщение. Но как только нечто подобное случилось, у нее наверняка не нашлось бы причин для испуга, тем более причин останавливаться на полдороге. Ты в отличие от нее пыталась высчитать, чем это может для тебя обернуться. Смею предположить, что у тебя, в твоей обычной жизни, есть мужчина.
Я промолчала.
— Так что я был вынужден, — продолжал Дэниел, — как только все остальные ушли, позвонить сегодня во второй половине дня в полицию. Я поинтересовался, где могу найти детектива Сэма О'Нила. Женщина, ответившая на мой звонок, сначала никак не могла найти его добавочный номер, но потом проверила по справочнику и в конце концов дала его мне со словами: «Это номер оперативной части уголовного розыска».
Дэниел вздохнул — вздох получился какой-то усталый — и негромко добавил:
— «Уголовного розыска». Это расставило все по местам.
— Мне, право, жаль, — в очередной раз произнесла я.
Весь день, пока мы пили кофе, пока действовали друг другу на нервы, пока переругивались из-за похмелья, пока, отправив других в кино, он сидел в крошечной спальной Лекси, а день тем временем клонился к вечеру, он все это носил в себе — один.
— Я вижу, — кивнул он.
Наступило молчание. Я нарушила его первой.
— Как ты понимаешь, я хочу спросить у тебя, что произошло, — сказала я.
Дэниел снял очки и принялся протирать стекла носовым платком. Без них его глаза казались какими-то невыразительными, почти слепыми.
— Есть испанская поговорка, — произнес он, — которая всегда поражала меня своей мудростью: «Бери что хочешь, но только плати, говорит Господь».
Его слова упали под побегами плюща, словно камешки в воду, без звука, и тотчас пошли на дно.
— Я не верю в Бога, — продолжал Дэниел, — но этот принцип, как мне кажется, обладает какой-то собственной божественностью. Ибо безупречен. Что может быть проще и одновременно важнее? Можете брать от жизни все, что хотите, при условии, что принимаете цену и готовы ее заплатить.
Он вернул очки на место и спокойно посмотрел на меня, тем временем засунув носовой платок в нагрудный карман.
— Мне кажется. — произнес он, — что мы как общество привыкли забывать про вторую часть этого принципа. Мы слышим только: «Бери что хочешь, говорит Господь», — и ни слова о цене. Когда же приходит миг расплаты, все почему-то начинают возмущаться. Взять, к примеру, взлет нашей национальной экономики — с моей точки зрения, слишком резкий. Да, теперь у нас есть суши-бары и внедорожники, но люди моего поколения не могут позволить себе квартиру в городе, где они выросли, и, таким образом, сообщества, которые складывались веками, рушатся словно карточные домики. Люди ежедневно проводят в транспорте по пять, а то и по шесть часов. Родители не видят собственных детей, потому что и мать, и отец вынуждены работать сверхурочно, чтобы свести концы с концами. У нас не осталось времени на культуру — театры закрываются, архитектура умирает под напором бетонных офисных коробок. И так далее и тому подобное.
Дэниел говорил на редкость спокойно, без тени возмущения в голосе, хотя и увлеченно.
— Лично я не думаю, что нам стоит возмущаться, — произнес он, словно угадав мои мысли. — Более того, удивляться нечему. Мы взяли то, что хотели, и теперь платим за это, и я не сомневаюсь, что в большинстве своем народ считает сделку выгодной для себя. Меня удивляет иное: то, я бы сказал, отчаянное молчание, которое окружает цену. Политики только и делают, что пытаются уверить нас, будто мы живем в Утопии. Если кому-то хватает смелости сказать, что за благоденствие мы платим, как тотчас ужасный человечек — как там его? наш премьер-министр? — берется поучать нас с телеэкрана. Не затем, чтобы еще раз напомнить, что такая плата — закон природы, но для того, чтобы с пеной у рта отрицать, будто плата вообще существует, и отчитывает нас как малых детей за то, что произнесли нехорошее слово. В конце концов я решил выбросить телевизор, — добавил Дэниел слегка смущенно. — Мы превратились в нацию неплательщиков: покупаем в кредит, а когда приходят счета, оскорбляемся до глубины души и даже отказываемся взглянуть на них.
Дэниел поправил на носу очки и посмотрел на меня сквозь стекла.
— Я всегда принимал как истину, — произнес он, — что за все надо платить.
— За что конкретно? — спросила я. — Чего ты хочешь?
Дэниел задумался — вероятно, размышляя, как подоходчивее все объяснить.
— Сначала, — произнес он наконец, — важнее было то, чего я не хочу. До того как я окончил колледж, мне стало ясно, что обычная сделка — немного комфорта в обмен на свободное время и спокойную жизнь — не для меня. Я был согласен жить скромно, если без этого нельзя, лишь бы только избежать ежедневного восьмичасового рабства. Я был более чем готов пожертвовать и новой машиной, и отпуском на солнечном берегу, и этой новомодной штуковиной, как там ее называют? Ай-фоном?
Нервы мои были напряжены до предела. Неудивительно, что при одной только мысли о том, что Дэниел нежится на песке где-нибудь в Торремолиносе, попивая разноцветный коктейль и мотая головой в такт неслышной музыке в наушниках, я едва не взорвалась. Он посмотрел на меня с грустной улыбкой.
— Не скажу, чтобы жертва была так уж велика. Но я не учел одну вещь — человек не остров. В одиночку не выплыть против течения. Когда тот или иной договор становится стандартным для общества — иными словами, достигает критической массы, — альтернатив ему практически не остается. Жить просто и скромно сегодня не в моде. Человек либо становится трудоголиком, либо прозябает на пособие в убогой однокомнатной квартирке, причем этажом выше обитают полтора десятка студентов. Меня лично не прельщало ни то ни другое. Какое-то время я пытался, но работать посреди шума и гама не смог. Что касается хозяина квартиры, так этот деревенский мужлан имел привычку приходить ко мне в любое время дня и ночи, чтобы почесать языком… Да и вообще. Свобода и спокойная жизнь сейчас просто не по карману. И если вы к ним стремитесь, то опять-таки будьте готовы платить соответствующую цену.
— А разве других вариантов не было? — спросила я. — Мне казалось, что деньги у тебя есть.
Дэниел подозрительно покосился в мою сторону. Я невинно посмотрела ему в глаза.
