Гриша рассказал Вите про тир, и они стали ходить туда вместе. Только у Вити реже срывались со своих насиженных мест кролики, зайцы и утки. И на занятиях в секции он тоже стрелял хуже Гриши.
— Ничего, догоню, — сказал он как-то. — Это потому, что ты раньше начал. Если б я столько ходил в музыкальную школу мимо тира, давно бы чемпионом стал.
— Надоела эта школа, — сказал Гриша. — Хоть бы скрипка сломалась, что ли!
— Хочешь сломаю? — спросил Витя. — Скажи!
— Ну что ты…
— Хочешь? Скажи!.. Слабо?!
— Ну…
И тут Витя выхватил у Гриши футляр, раскрыл и вытряхнул скрипку. Как буханку хлеба из авоськи… Как пенал из портфеля. Она упала на камни, отрывисто тренькнула, словно кто-то сыграл пиччикато…
— Зачем?! — крикнул Гриша. Он нагнулся и поднял скрипку. — Кто тебя просил?
— Сам же сказал. Ну, заплачь!
А Грише казалось сейчас, что сломанная скрипка — это какое-то хорошее животное. Вроде той пушистой кошки, которую убили ребята на соседнем дворе. Она умирала молча, отвернувшись от всех, только сильно подымались бока и подрагивал пушистый хвост. А потом крикнула отрывисто… пиччикато… и сломалась, то есть умерла.
Грише и правда хотелось плакать.
— Сам ведь просил, — повторил Витя.
Гриша положил скрипку в футляр («Как в гроб», — подумал он) и пошёл домой.
А потом целую неделю, пока его ругали за «дырявые руки» да пока собирались купить новый инструмент, он блаженствовал и совсем позабыл и про кошку, и про скрипку.
С Витей они сидели теперь на одной парте и вообще почти не расставались: вместе играли, разбирали марки, изобретали вечный двигатель. Гришина мама была даже недовольна, что Витя так часто у них бывает. Во-первых, урокам во вред, а во-вторых, лишняя пыль и грязь. Больше всего Гришина мама боялась пыли и инфекции. Поэтому обжигала и обдавала кипятком всё, что можно было: хлеб, яблоки, огурцы, клубнику, колбасу… Целыми днями ходила она с тряпкой и суконкой и если не стирала пыль, то натирала пол. Или наоборот.
…Контрольная по алгебре была, как всегда, неожиданна. Хотя учитель предупредил о ней за три урока, но всё равно грянула она как гром среди ясного неба. Во всяком случае, для Гриши. Поэтому не удивительно, что он вынужден был, хоть и очень не хотелось, проверять своё решение у соседа и подгонять под его ответы. Не удивительно, что учитель сделал ему несколько замечаний, даже пригрозил совсем не взять работу.
Потом, когда раздали контрольные, Гриша увидел, что у него двойка. Противная — с маленькой головкой и длинной шеей. Похожая на красного жирафа.
— Почему? — спросил Гриша.
— Потому что списал у соседа, — сказал учитель. — Прямо вместе с его ошибками.
— Я не списывал, — сказал Гриша.
— Он не списывал. — Это Витя сказал. — Я сам у него списал.
— Ты уверен? — спросил учитель.
— Уверен.
— Тогда верните, пожалуйста, работы. Я поменяю отметки. Вите Шорину — два, а Грише…
— Он у меня не списывал! — крикнул Гриша. — Я сам…
— В общем, вы сами как-нибудь разберитесь, — сказал учитель. — А отметки пока останутся прежние…
Шли дни. Луна по-прежнему нарождалась в начале месяца, к середине раздувалась в шар и потом постепенно опадала и уменьшалась, как будто из неё выпускали воздух. Ненавистный будильник по- прежнему отсчитывал минуты и часы и, когда добирался до семи утра, верещал отвратительным голосом. Гриша и Витя по-прежнему проводили много времени вместе, занимались в стрелковой секции и были частыми гостями в тире (он у них назывался «тир на весь мир»). И по-прежнему Гриша учился играть на скрипке. И страдал. А Витя не мог видеть его страданий.
— Ну, хочешь, опять сломаю? — говорил Витя. — Скажи!
— Новую купят, — отвечал Гриша.
— Тогда потеряй! Хочешь!
— Всё равно купят.
— Ну, тогда… хочешь, я тебе руку вывихну? Скажи!
— Ещё чего! Придумал…
— Или палец! Хочешь?
— Себе вывихни.
— Да понарошку! А я буду свидетелем!
Но Гриша не шёл на такие решительные меры. Он действовал по методу «не мытьём, так катаньем» — просто плохо занимался, иногда прогуливал…
В обычной школе дела у него шли немного лучше, но особенно хорошо было по-прежнему со стрельбой. Он уже сдал норму на второй разряд, выиграл первенство школы и готовился к районным соревнованиям.
А Витя? Витя отставал от него в стрельбе всё больше и немного обижался. Всё чаще называл он Гришу «чемпионом», а значит, даже злился.
И вот как-то сбылось Гришино желание: он упал с Витиного велосипеда и повредил руку. Собственно, сильнее он повредил ногу — на ней был синяк, огромный, как Каспийское море в школьном атласе, — но руку тоже ушиб.
— Перевяжем руку, — сказал Витя. — А ногу оставим, пускай все глядят. Ты говори, что рука ещё хуже, поэтому перевязал.
Гришина мама всё равно велела развязать, чтобы посмотреть, но Гриша сказал, что, хотя ничего не видно, зато болит так, что смычок, то есть ручку, ни за что не удержать. Наверно, у него перелом. Или вывих… то есть растяжение.
Мама долго растирала ему руку, потом сделала компресс, а через три дня всё-таки пошли с ним к врачу, потому что нога зажила, а рука — ну, никак. Врач сделал рентген, выписал мазь и сказал: пусть Гриша ходит через день на кварц и на массаж. Хуже не будет.
Гриша с удовольствием его послушался. К врачу ходить — не на скрипке играть.
Руке и правда хуже не было. Даже лучше нажимала на спусковой крючок — потом, на районных соревнованиях, где Гриша занял первое место.
А Витя совсем обиделся. Как будто Гриша виноват… Как будто он нарочно хорошо стреляет…
Однажды, когда возвращались с тренировочной стрельбы, Витя вдруг сказал:
— Как по-твоему — списывать ведь нехорошо? Только без смеха.
«Без смеха», да ещё с налёта, ответить было нелегко. Но в это время они стали переходить улицу, а на другой стороне Гриша всё-таки ответил:
— Смотря как. Если всё списывать подряд, конечно, нехорошо. А если всё равно знаешь, а только так, для точности — дело другое.
Витя помолчал и потом проговорил:
— Значит, если… ну… ответ почти сходится… Разница там на десять или пятнадцать… Тогда ничего?
— Что «ничего»? — спросил Гриша. — И что «десять» или «пятнадцать»?
— Ничего, если другой подскажет?.. Поможет?.. А?
— Ничего, — сказал Гриша и с удивлением поглядел на Витю: чего он, вроде даже заикаться стал?
— Мне в пятницу на разряд стрелять, — сказал Витя. — Придёшь мишени менять?
— Ясно, — сказал Гриша.
И тут Витя сказал быстро, как будто хотел поскорей отделаться от своих слов:
— Ты, когда в блиндаже будешь, возьми мишени две-три с десятками и девятками, а потом сунешь
