по приказу Матусевича маньчжурского военачальника. После двух лет затворничества она всё же сдалась настойчивым желаниям воеводы, а сейчас под сердцем носила его ребёнка. Кстати, Эрдени оказалась не маньчжуркой, а монголкой — одной из дочерей хошеутского тайши Галдама из восточной Халхи, отданной знатному маньчжуру. Естественно, о судьбе своего несчастного мужа она не знала.
— Хёджон! — поздоровался с принцем воевода, крепко пожав его руку. — Ты обдумал моё предложение? Что скажешь?
— Обдумал, я согласен! — тут же ответил кореец.
— Хорошо, — удовлетворённо кивнул Матусевич. — Я не сомневался в твоём решении. Ведь это нужно не столько тебе, сколько твоему народу.
К настоящему времени у Матусевича в Сунгарийске, Науне и прочих городках и селениях было распределено по гарнизонам около шести сотен корейцев — бывших пленников, а так же пришедших из Нингуты самостоятельно. Среди них были офицеры и солдаты, мелкие чиновники, слуги и крестьяне. Все они сейчас были вовлечены в жизнь этой провинции Ангарска. И не только в военной сфере, но и в строительстве укреплений, и, что естественно, работали на полях. Теперь же, с недавним появлением в пределах Сибирской Руси представителя правящей династии Кореи — любимого сына вана Ли Инджо — принца Хёджона, Матусевич немедленно принялся за воплощение своей задумки. А после согласия принца возглавить отдельный корейский полк, под общим командованием воеводы Сунгарийска, оставалось лишь свезти всех корейцев к столице провинции для подготовки к запланированной на сентябрь атаке Гирина.
— Но отец откажется от меня и никогда не признает меня сыном, если меня узнают! — сразу предупредил Хёджон. — У нас вряд ли будет пополнение.
— Если ситуация изменится, он будет рад принять тебя с честью! — перевёл слова Матусевича Ким. — А пополнение можно получать неофициально, а также вести агитацию среди населения северных провинций.
Принц снова задумался на несколько минут, после чего согласился с воеводой. К тому же отец позволил принцу перейти Туманган, а значит он ждёт хорошего. Быть может, он надеется на своего сына?
— Товарищ воевода! — один из молодых радистов, подчинённый Стефана Кононова, отдав честь и вытянувшись, протянул Матусевичу сложенный лист.
Игорь, взял бумагу и, пробежав глазами строки послания, хищно улыбнулся и устремил взор в голубое, без единого облачка, небо.
Встречать маньчжур Матусевич пожелал, что естественно, во всеоружии. И если «Солон» стоял у причала крепости, то канонерскую лодку «Даур» пришлось возвращать из рейса до Хабаровской протоки, которую вчерашние россияне знали как протоку Казакевичева. Именно её северного берега так долго добивался Китай, в конце концов, получивший от московских властей этот подарок вместе с иными островами на Амуре. Сейчас же Хабаровский острог, названный так по воле Соколова, находился на южном берегу протоки и контролировал устье Уссури. Гарнизон составлял полусотню солдат, частью из дауров и корейцев — именно за ними и отправлялась канонерка, вместе с пополнением, провиантом и кое-каким инструментом. Вскоре оба корабля вышли навстречу маньчжурам.
Речные корабли врага были замечены ночью вторых суток пути. Луч одного из прожекторов выхватил их, стоявших в тихой заводи, вызвав этим немалый переполох среди маньчжурских воинов. Вопли последних и звон их оружия ещё долго оглашали тёмный берег реки, даже когда речники ангарцев убрали свет. Капитаны кораблей же, стремясь усилить эффект, принялись переговариваться между собой, используя громкоговорители. Усиленные раструбами голоса ангарцев разносились по-над рекой довольно далеко. Вдоволь покуражившись, команды канонерских лодок приготовились к ночной стоянке. Свет прожекторов продолжал освещать часть берега и участок реки, достаточный для обеспечения безопасности на случай возможных провокаций со стороны маньчжур, к тому времени умолкнувших.
Ночь прошла спокойно, если не считать криков птиц, до смерти надоевших караулу. А наутро маньчжуры увидели пушки, направленные на их корабли с неприятельских судов. На корме обоих кораблей вяло развевались зелёно-белые полотнища с голубым крестом, такие же стяги были и на берегу.
— Эти пушки разрушали Нингуту, — шелестело среди маньчжурских солдат, уже успевших познакомиться с действием этих орудий. — Всякий раз, когда причал и склады восстанавливали — эти корабли приходили вновь!
Чиновники же, присланные из Мукдена, морщились и вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть корабли своего врага, про которые уже знали и в столице Цин.
— Ишь, забегали, словно тараканы, — отнимая от глаз бинокль, проговорил Матусевич, находившийся на борту «Даура». — Выноси лавки, братцы!
На берегу реки, под сенью нескольких высоких деревьев ангарцы поставили заготовленные для переговоров две длинные лавки, стол, застеленный тканью и навес. В центре стола сидел Игорь Матусевич, воевода Сунгарийский, по левую руку — даурский князь Лавкай, по правую — эвенкийский князёк Нэми. Этим Игорь хотел показать маньчжурам вассальное положение оных народов по отношению к Руси Сибирской. Теперь именно этот термин теперь должен быть в ходу у соседей.
За спинами переговорщиков стояли два воина в блестящих шлемах с плюмажами и кирасах с гербом, державших стяги. Чуть поодаль находились лучшие воины из рейтарского полка Лавкая и несколько бойцов отряда Матусевича. Со стороны реки ситуацию контролировал Мирослав Гусак, держа маньчжур на прицеле СВД. Кстати, все четыре снайперские винтовки, ставшие в этом мире бесценным преимуществом, были разделены между лучшими стрелками, действующими в боевой обстановке. Одна была у Гусака на Сунгари, вторая у Новикова в Норвегии, третья у Сазонова на Селенге, а последняя служила в Карелии у Евгения Лопахина. Однако патронов к ним оставалось мало, поэтому каждый выстрел должен был быть только по делу.
Маньчжурская сторона, несомненно, видела приготовленный для переговоров стол, но явно или нет, тянула с отправкой своих людей. Среди них постоянно происходило какое-то движение, но к месту встречи никто подходить не спешил. И только когда Матусевич, раздосадованный таким поворотом дела, уже хотел встать и отправиться к кораблю, как Лавкай проговорил:
— Обожди ещё малость, воевода! Ещё немного.
И будто в подтверждение слов даура, от толпы маньчжур отделилась группа в два десятка человек и направилась к давно ожидавшим их сунгарийцам. Матусевич отметил некоторое напряжение, охватившее его тело. Разумеется, ранее, в своей прошлой жизни, он вёл переговоры и с галицийскими террористами, и с турецкими шпионами, но те переговоры зачастую носили формальный характер. А переговорщики с той стороны остывали уже через некоторое время после обмена предложениями. Пленные майору Матусевичу нужны были крайне редко. Сейчас же переговоры, к которым он готовился не один год, должны были решить многое и на совершенно ином, гораздо более высоком уровне, нежели разговор с главарём пусть и крупной, но шайки бандитов. Игорь вглядывался в лица приближающихся маньчжур — брезгливые взгляды чиновников, которым пришлось тащиться по мокрому прибрежному песку и высокой траве, вызвали в нём прилив негодования, которое копилось за то время, что пришлось провести в ожидании. Однако по мере приближения брезгливые взгляды маньчжур немедленно перенеслись на лавку, им предложенную, вскоре сменившись на безразличные маски, глаза которых смотрели будто бы сквозь сунгарийцев. Один из них — старик со слезящимися глазками на болезненного цвета лице, натужно покряхтывая, сел напротив Матусевича. Его сальные волосы торчали тонкой косичкой из-под шапочки с медным шариком-навершием. Длинные рукава цветастого халата покрывали ладони почти полностью, показывая лишь длинные тонкие пальцы с грязными отросшими сверх меры ногтями. Остальные маньчжуры были значительно моложе.
Лавкай представил Матусевича, князя-эвенка и себя, после чего кратко пояснил маньчжурской стороне те вопросы, которые нужно обсудить. Маньчжур, слушая даура, кивал, сидя к нему чуть ли не вполоборота. Было совершенно неясно понимает ли он князя или нет, ибо он так ни разу и не посмотрел на говорившего. После того, как Лавкай замолчал, сунгарийцы уставились на старшего среди маньчжур. Выдержав длинную, уже ставшую предсказуемой, паузу, старик заговорил едва слышным, дребезжащим голосом. По мере того, как он отвечал, Лавкай мрачнел, а Нэми непонимающе посматривал на своих товарищей. Матусевич, видя растерянность своих вассалов, сжал кулаки. Он уже понял, что случилось
