Однажды после спектакля «Мандат» Николая Эрдмана Клава вместе со своим партнером Яковом отправилась в Клуб искусств, уютное место недалеко от Сенной, где после спектаклей и концертов собирались харьковские артисты. Часто происходили импровизированные концерты, вечера песни и поэзии. В тот вечер на предложение спеть Клава твердо отказалась, и упрашивать не стали. На невысокую маленькую сцену вышел человек с усами под Макса Линдера, в галстуке и кожаных крагах. Клава узнала Григорьева и отчего-то заволновалась. Он читал свои стихи, как показалось Клаве «под Маяковского», и сорвал шумные аплодисменты. Раскрасневшийся, он подошел к столику, где сидели Яков с Клавой, и спросил разрешения присесть к ним. Клава безразлично пожала плечами, Яков дружески с ним поздоровался за руку.
— А как же «ДР»? — съязвила Клава.
— Грехи молодости, — засмеялся Григорьев. — Я сейчас…
Вскоре он вернулся с бутылкой дорогого «Цимлянского». По-хозяйски разлил вино. Клава отодвинула бокал.
— Я не пью.
— Вообще или со мной?
— И вообще, и с вами.
— А вы злопамятная. Как угодно, — согласился Григорьев.
Вскоре Яков, извинившись, ушел. Клава тоже поднялась:
— Мне пора.
— Вы разрешите вас проводить?.. — спросил Григорьев, и так робко, что Клава рассмеялась.
— По-моему, вы ни у кого никогда не спрашиваете разрешения.
— Угадали. Вы первая. Наверное, я заболел. Не сердитесь на меня.
— За что?
— Записка та, дурацкая. Но если всерьез, я действительно знаю, что у вас — будущее. И все эти «хризантемы», «кирпичики» — не для вас, уверяю! Это пошлость. То, что вы пели раньше, — пошлость дореволюционная, а то, что поете сегодня, — пошлость послереволюционная. Разница небольшая.
— Вы все сказали? — Клава почувствовала, что начинает закипать.
— Да не сердитесь вы, право, — сказал ласково, проникновенно. — Вы станете величиной тогда, когда у вас появится свое, собственное и выстраданное…
Клава молчала. Что-то ее останавливало от грубости и резких поступков. Проходя мимо извозчика, Григорьев вопросительно взглянул на Клавдию. Она отрицательно мотнула головой.
Весело посмотрела на него:
— Вам не идут усы. С ними вы похожи на картежного шулера.
— Вы находите? — удивился Григорьев.
— Я знаю, почему вы так со мной всегда говорите, — Клава остановилась.
— Почему же?
— Просто вы хотите затащить меня в постель.
— Да, хочу, — согласился Григорьев.
— Ну, наглец. Нахал… У вас ни-че-го не выйдет.
— Возможно. Признаюсь, я вас часто представляю… когда мы близки. Но не это главное, уверяю вас.
— Что же для вас главное? — насмешливо спросила Клава, почувствовав, что она нашла верный тон. — А главное для вас, Илья Павлович, затащить молоденькую девушку в постель!
— Запомнили. Зовите меня просто Григорьев.
— Григорьев… Григорьев! Григорьев?.. Меня вот нельзя звать — «Шульженко!» Во-первых, непонятно, мужчина или женщина, а потом, если кто-то на улице крикнет: «Шульженко!» — будто кличка какая-то.
— Скоро о вас вся страна будет говорить.
— Ничего у вас не выйдет, Григорьев. Я на такую наживку не клюю. Я все это уже проходила.
— Выйдет, и еще как выйдет. Но, повторяю, дело не в этом.
— А в чем? В чем?
— Вот сейчас говорят, пишут: любовь — это буржуазный пережиток, чушь, мещанство. Коллонтай даже трактат написала. А вот здесь что-то жмет, каждый раз, когда я вас вижу. Но самое отвратительное, жмет, когда вдруг вспоминаю вас. Ненавижу себя в эти минуты. А ничего поделать не могу.
— Пытались, Григорьев?
— Пытался.
— А я вам не верю, Григорьев, — ей нравилось произносить его фамилию.
— Я вас не заставляю мне верить. Я говорю вам, что есть. Вам понравились мои стихи?
— Я их не слышала, — Клавдия смутилась.
— Не слушали?
— Нет. Не слышала. Не знаю, почему… — и совсем неожиданно сказала, мгновенно став пунцовой: — Знаете что, Григорьев. Приходите послезавтра в гости. Ко мне…
Григорьев сбился с шага:
— Это еще зачем?
— Я вас познакомлю со своими родителями.
— Вот уж избавьте. Они подумают, что я жених, а я вовсе не собираюсь на вас жениться.
— Ну и манеры у вас, — поморщилась Клава. — У меня вполне современные родители, друзья часто ко мне ходят… А почему вы не собираетесь на мне жениться?
— Мужчина, причем любой, рядом с вами будет несчастен. А потому у вас будет много мужей и все не то, что вы будете искать.
— Чушь! Чушь собачья! — Клавдия возмутилась. — У меня будет один муж, на всю жизнь…
— Вы с ним умрете в один день, — иронично подхватил Григорьев.
— Один! Запомните, Григорьев! На всю жизнь, — продолжала медленно и раздельно говорить Клава. — Конечно, это будете не вы… И один сын. Это я знаю точно.
— То, что не я, — я это тоже знаю точно. Впрочем, как угодно, глупый какой-то разговор, право.
— Так вы придете?
— Постараюсь, — вяло ответил Григорьев.
— Я почти дома. Дальше провожать не надо.
— Спокойной ночи, — Григорьев повернулся и вскоре исчез в темноте.
«Странный какой-то, все время говорит колкости, для приличия даже не постоял со мной… Никакой он не поэт… Чем он занимается? Откуда столько денег? На костюмы, на вино. Небось, бабник», — думала Клава, укладываясь спать, никак не могла заснуть, все улыбалась в темноте и вспоминала Григорьева. Она чувствовала, что на нее надвигалось что-то новое, неизведанное, страстно этого желала и так же сильно боялась, но уже понимала, что это несется на нее как курьерский поезд и ничего с этим уже поделать нельзя. Она спала всего два часа, но встала свежая, радостная, полная сладких предчувствий и помчалась в театр на утреннюю репетицию.
Первый, кого она увидела, был актер театра Женя Брейтигам. Он сообщил, что написал стихи и они могут стать отличной песней. Клава прочла. Они оказались довольно складным переложением рассказа Чехова «Шуточка».
— Очень мило. А музыка?
— Были бы стихи, а музыка найдется, — беспечно ответил Женя.
Вечером он привел ее в гости к своему другу, начинающему композитору Юлию Мейтусу. (Народный артист СССР, лауреат Сталинской премии, он ее получил за оперу «Молодая гвардия», 94-летний Юлий Соломонович Мейтус ныне живет в Киеве и категорически отказывается встречаться с журналистами, телевизионщиками, ибо работает над новой оперой.)
Это была харьковская музыкальная семья. Сестра — скрипачка, мать — пианистка. Они жили в ту пору на Рымарской. Вскоре после первого прихода Клавдия стала часто бывать в уютном интеллигентном доме.
Мейтусу стихи понравились. Он быстро написал музыку. В духе времени, когда героям давались
