догнать…»
Окаменевший Шур не двигается с места. Не догоняет. Не просит прощения. А за что? Не за что…
Лилия идёт и не оборачивается. Она, конечно, думала, что Шур бросится за ней. Бегом. Догонять. Но… никто не бежит сзади.
Шур смотрит, не отрываясь, на её лёгкую уходящую фигурку, и ему начинает казаться, что внутри у неё ничего нет. Вот сейчас, наверно, сквозь неё начнёт просвечивать улица Константина Иванова… Как страшно… Как пусто…
Она машет рукой какой-то незнакомой ему девчонке, и они вдвоём бегут со всех ног в Дом молодёжи.
Шуру становится так грустно, так тяжело, что он поднимает лицо к небу и смотрит на далёкие звёзды. Долго-долго. (Так ему кажется). Ночь ещё не наступила, и звёзды еле видны. Кое-где. Будто небо тут и вон там и там укололи острой булавочкой, которая оставила после себя эти тоненькие следы от уколов.
— Опять в небо уставился?! Ну что ты там не видел?
Это Ромка. Как вовремя появился, иначе Шур умер бы от грусти.
— А я догадался, что ты тут торчишь. Дома тебя нет, значит, на Волге.
И, видя шевелящиеся Ромкины веснушки, Шур вдруг успокаивается. Всё как-то становится на свои места. Всё правильно. Всё так и должно быть. И неожиданно ему делается легко-легко. А Ромка выпаливает:
— Слушай, а если из Чебоксар цветы взять, то они до Волгограда не завянут?
— Не знаю. А зачем тебе?
— У нас на даче цветут и цветут. Я сегодня был. Я раньше их и не замечал. Вот бы их все туда… А? Ведь ещё больше посадить можно.
— Да… Здорово бы…
Шур не переспрашивает, куда это «туда». И так понятно.
— Ой, смотри, вон судно какое-то… Раньше не интересно было, а теперь интересно, — болтает Ромка. — А куда идёт? К нам или от нас?
— К нам.
— Почему? Далеко ведь, не видно.
— Видно. У него на правом борту зелёный огонь, на левом — красный.
— Почему я не могу запомнить, — искренне возмущается Ромка.
— Я же тебе говорил, как запомнить. Зелёный справа, красный слева. Не забывай: красный там, где сердце.
