Бросился к дверям, чтобы запереть сени. Дуня остановила:
— Не торопись, успеешь! Мне еще выйти надо.
Потом произошло все, как в кино: вместо Дуни в избу
вбежал Иван Петрович Киреев с двумя своими сотрудып- нами. Вадим кинулся к лампе. Не успел он поднять пистолет, как получил удар по руке увесистой палкой, оружие покатилось по полу. Помощники Киреева скрутили руки шпиона.
На стареньком грузовике Дуня вместе с двумя сотрудниками отделения приехала в Куйму. В подземных тайниках были взяты Федор Козодеров с девой Марией и Софрон. А потом были вытащены из убежищ и другие дезертиры, выданные отцом Федором. Он сделал это без внутренней борьбы.
Старица Елизавета как сквозь землю провалилась. Ее изба оказалась пустой, зато в подполье очень старательный вахтер Дружинин, известный по имени Серёня, обнаружил целый склад продовольствия. Чего тут только не было! Мясные консервы в ящиках, целый мешок сахара, два мешка пшена, два ящика водки, ящик чая…
Серёня вытащил все это на улицу, а сбежавшиеся колхозники недоуменно разводили руками: «Откуда, ведь нигде не работали?»
Фекла тоже прибежала, волоча за руку Маньку. Бежала в ожидании чуда. Вот бог сейчас и покарает поднявших руку на пастырей. Но чуда не произошло. Увидев гору ящиков, Маня спросила:
— Мама, а где сахар? Он сладкий?
И тут произошло неожиданное: Фекла бросилась к арестованному отцу Федору, плюнула ему в бороду и завопила:
— За что погубили моего Васеньку? Бабоньки, голодом я его заморила ради царствия небесного, а они…
А. ЗУБОВ, JI. JIEPOB, А. СЕРГЕЕВ
ТАЙНА ПЯТИДЕСЯТИ СТРОК. ДЕЛО „ДОБ-1“
ТАЙНА ПЯТИДЕСЯТИ СТРОК
Всего пятьдесят строк было в набранной нонпарелью заметке одного из зарубежных научных журналов. Журнал выходил в небольшом европейском капиталистическом государстве и пользовался популярностью на всех континентах. Неизвестный автор сообщал об исследованиях в лаборатории видного московского профессора Алексея Михайловича Круглова.
Заметка, занявшая скромное место в конце номера, тем не менее стала сенсацией, вызвав оживленные комментарии ученых и много всяких домыслов.
В Москве недоумевали, как могла появиться эта заметка? Кто дал информацию о работе, которая пока строго засекречена? Правда, заметка по существу ничего не раскрыла. Более того: в ней, с точки зрения знатоков дела, были, как говорят, общие слова. Скорее всего публикация — «пробный шарик»; авось подумают, что теперь уже нечего секретничать: «Вое равно, кто хотел что-нибудь узнать об исследованиях Круглова, тот уже знает…»
В институте заметка вызвала настоящую тревогу: где- то рядом враг, кто-то пытается проникнуть в тайну научных работ с грифом «совершенно секретно».
Больше всех, конечно, встревожился сам Алексей
Михайлович. Человек уже немолодой, много повидавший и испытавший в жизни, он отлично понимал значение случившегося. В тот день, когда журнал пришел в институт, профессор, казалось, постарел на несколько лет. Его успокаивали, говорили ему много добрых слов, а он твердил свое: «Опростоволосился».
— Не расстраивайтесь, Алексей Михайлович, — увещевал профессора старый друг, — этим делу не поможешь. Надо действовать, принимать меры… Может быть, охот^ ник за государственными тайнами где-то около нас…
Профессор укоризненно посмотрел на коллегу:
— Да что вы, бог с вами!
— Всякое бывает, Алексей Михайлович…
Оставалась еще одна надежда: запросили несколько
учреждений — не давали ли там официальной информации для прессы? Ответ пришел отрицательный. Что же делать? После недолгих раздумий Алексей Михайлович позвонил в КГБ.
… Беседа длилась недолго, и профессор был несколько удивлен, когда, уже прощаясь, сотрудник Комитета госбезопасности вдруг спросил его:
— Петр Максимович Егоров ничего не рассказывал вам о своих встречах с гостившим в нашей стране…
И сотрудник назвал фамилию иностранного ученого, работавшего в смежной области.
— Нет, не рассказывал, — несколько растерянно ответил профессор. — Хотя друг от друга у нас с Егоровым никогда не было тайн. Петр Максимович — мой лучший ученик и ближайший помощник… — Профессор умолк, задумался и вдруг решительно заявил: — Простите, но я исключаю даже самую мысль о нем, как о…
Алексей Михайлович говорил быстро, сбивчиво и все время почему-то сосредоточенно смотрел на стол. А потом вдруг, взглянув на собеседника, и вовсе смутился: собеседник улыбался.
— Я тоже не допускаю этой мысли, Алексей Михайлович… Но не будем столь категоричны в своих суждениях. Жизнь — сложная штука.
Натали, так звала ее бабушка, с детства привыкла к шумному обществу в их доме. Отца она не помнила, он погиб на войне, а мать очень быстро перестала горевать.
Пианистка, много ездившая но стране с концертными бригадами, она всегда была в окружении веселой компании. И Натали была еще школьницей, когда ей разрешили допоздна засиживаться в обществе маминых друзей. Девушке нравилась жизнь веселых и-, может, несколько беззаботных людей.
Ей еще не было и восемнадцати, когда за ней стал ухаживать скрипач, сухощавый молодой человек с мужественным лицом.
Мама снисходительно относилась к роману. Женщина не очень строгих правил, она сквозь пальцы смотрела на то, как дочь порой уединялась со скрипачом в свой «девичий будуар». Впрочем, Анну Петровну нельзя было всерьез принимать как мать. Нет, она не была создана для этой, по ее словам, «удивительно скучной работы». Да и времени не хватало — постоянные разъезды, гастроли…
Роль воспитательницы взяла на себя бабушка. Ей уже было далеко за шестьдесят, но она, в прошлом хористка провинциальной оперы, до сих пор подолгу просиживала у зеркала. У нее был свой «моральный кодекс», требования коего настойчиво внушала она внучке. Главное среди них: «рви цветы, пока цветут, пройдут златые дни, завянут ведь они».
И Натали стала смотреть на жизнь глазами бабушки.
Красивая, стройная, неглупая и в меру образованная, она легко завоевывала симпатии молодых и не очень молодых мужчин. Скрипач скоро уступил место театральному администратору. Этот предлагал руку и сердце. Натали молча выслушала его, а потом расхохоталась.
— Что вы — с ума спятили, Виктор Александрович! Вы знаете, кем должен быть человек, который сможет взять меня в жены?
И, хлопнув дверью, вышла из комнаты. Бабушка была довольна внучкой: «Правильно понимает жизнь…»
Трудно сказать, какой дорогой пошла бы Натали после школы, если бы однажды в их доме не появился старший брат покойного отца — Федор Степанович. Это был крупный ученый, которого вопреки
