связана с Городами Воплощения (Cities of the Incarnation) у западной ее, пустыни, границы. Однако первым обратило на себя внимание монашество самих святых мест. Кирилл Иерусалимский в середине четвертого столетия уже обращается к монахам (вероятно, монахи эти являлись его катехуменами, ибо монашеская жизнь порою начиналась еще до крещения).[315] Возможно, в Церкви Воскресения с самого начала существовали свои ????????? «ревнители». На Елеонской горе, с которой открывается вид как на город, так и на пустыню временное и вечное на горе, освященной событиями Страстной Седмицы и Вознесением, монахи поселились еще при жизни Афанасия Великого. Иннокентий Италиец был женатым человеком и важным сановником при дворе Констанция. Впоследствии же он принял монашество и возвел на Елеонской горе молитвенницу, где хранились мощи Иоанна Предтечи, спасенные в правление Юлиана от осквернения самарийскими язычниками.[316] Вскоре после 370 года к нему присоединился монахпресвитер Палладий, который, скорее всего, принадлежал прежде к общине Василия Великого в Кесарии Каппадокийской. Палладий пишет об этом Афанасию, объясняя при этом, почему он решил присоединиться к Иннокентию, а Афанасий восхваляет в ответном письме Василия.[317]Через несколько лет скорее всего, в 377 году — между Иннокентием и Палладием возникает некая размолвка, которую спешат уврачевать как Василий, так и Епифаний, при этом Василий говорит об «Иннокентии Италийце и нашем Палладии».[318] Это может свидетельствовать как о каппадокийском происхождении Палладия (подобное предположение было бы наиболее естественным), так и о том, что он (Палладий) являлся членом монашеской обшины Василия. В любом случае, мы можем заключить из этого, что на Святой Земле монашество с самого начала носило многонациональный характер.
Елеонская гора достаточно просторна, и мы можем не сомневаться в том, что обители Мелании и Руфина, с одной стороны, и Иннокентия и Палладия, с другой, сущеетвовали независимо друг от друга. В первую около 382 года прибыл из Константинополя диакон Евагрий, бежавший от страстного приражения.[319] Уроженец понтийской Иберии, он был поставлен в Кесарии во чтеца Василием Великим. После смерти Василия в начале 379 года его привлекла слава жившего в столице Григория Назианзина; оттуда он отправляет извинительное послание кесарийцам, которое ошибочно приписывалось Василию (Послание 8) и в течение длительного времени осложняло рассмотрение тринитарного богословия Василия Великого. Иероним был в числе учеников Григория примерно в это же самое время. Григорий рукополагает Евагрия в дьякона и, покидая город во время собора 381 года, оставляет молодого богослова помощником епископа Нектария, после чего с Евагрием и приключается названная выше беда. Прибыв на Елеонскую гору, Евагрий тяжело заболевает и болеет — болезнь эта имеет духовные причины полгода, пока Meлания не исцеляет его после принятия им монашеских обетов. Он отправляется в Нитрию, а еще через два года
в Скит, где и проводит следующие четырнадцать лет (в некоторых из сохранившихся работ Евагрия говорится, будто они написаны в Скитской пустыни, однако, как мы уже видели, это понятие может использоваться и в расширительном смысле). В эту пору он становится плодовитым писателем, гномы которого аскеты могли заучивать наизусть и повторять мысленно. Чрезвычайно, а порою и излишне спекулятивный в своем следовании Оригену, он оставался при этом оригинальным и независимым мыслителем, оставившим заметный след в истории христианекой духовности и снабдившим ее (если говорить о греческом ее выражении) практически новым словарем. Именно он первым использует стоическую концепцию ??????? «бесстрастия» концепцию, принятую греческим аскетическим богословием, но так и не нашедшую себе места в богословии латинском. Ему мы обязаны и классификацией восьми злых ???????? (помыслов или cogitationes) — чревоугодия, блуда, сребролюбия, печали, гнева, уныния, тщеславия, гордыни[320] перенятой (с известным изменением порядка) Кассианом и ставшей прообразом «семи смертных грехов» латинского нравственного богословия. Некоторые из положений Евагрия серьезно отличаются от взвешенных христианских истин. Так, когото может насторожить то, что он, по всей видимости, ставит Знание выше Любви. Однако мы должны воздать ему должное за то, что он дал Церкви. Те его работы, которые дошли до нас на греческом языке, в большинстве своем подписаны другими, не столь подозрительными именами. Другие сохранились только на сирийском и еще долгое время будут изучаться учеными. Необычайная значимость его трудов начинает осознаваться только теперь.[321]
Осенью 385 года две группы римских паломников встретились в Сирии, одну из них возглавлял Иероним, другую знатная Павла и ее дочь Евстохия. Пройдя в своем паломничестве всю Палестину, они, прежде чем вернуться в Вифлеем (386) и поселиться там окончательно, совершили продолжительное паломничество в Александрию и Нитрию.[322]
В 388 году в Александрию прибыл молодой галат Палладий, желавший стать монахом[323] (вопреки мнению отца Катберта Батлера, трехгодичное его пребывание вместе с Иннокентием на Елеонской горе, где, как мы видели, у него существовал тезка, вряд ли могло приходиться на этот период и, по всей видимости, должно относиться к более позднему времени).[324] Его принял великий Исидор Странноприимец, бывший нитрийский монах, которому было уже около семидесяти и который, как говорили, входил в число тех монахов, которые сопровождали Афанасия в Риме в 340 году (если это так, то в ту пору ему не исполнилось и двадцати трех лет). Исидор на три года поручил молодого Палладия старцу Дорофею,[325] жившему в обители, находившейся в пяти милях к западу от Александрии, неподалеку от берега моря. Именно этот старец, будучи спрошенным Палладием о том, почему он так изнуряет свое тело, ответил ему: «Оно убивает меня, а я убиваю его». Столь суровая жизнь оказалась непосильной для Палладия, который вернулся в город ранее положенного срока. Третий год он, по всей видимости, провел в обители гдето близ Александрии, где жило около двух тысяч монахов. После этого он отправился в Нитрию,[326] где застал живыми монахов первого поколения, знавших Антония, Аммона и даже Пахомия. Проведя в Нитрии год,[327] Палладий отправился в Скит.[328] Макарий Александрийский, который все еще исполнял обязанности пресвитера, умер через три года в возрасте около ста лет. Более же всего Палладий был предан Евагрию, под руководством которого оставался до самой его (Евагрия) смерти, пришедшейся на Богоявление 399 года.[329] Палладий, похоже, не оставался на месте и в этот период. Возможно, он с какоюто миссией посетил Палестину, поскольку Епифаний в своем послании (датируемом примерно 394 годом) Иоанну, епископу Иерусалимскому, предупреждает его о галатийце Палладии, «qui quondam nobis cams fuit, et nunc misericordia Dei indiget», который проповедует и учит ереси Оригена.[330] Очевидно несколько позже, но в том же самом 394 году он, судя по намеку Евагрия, отправился во время полноводия в восемнадцатидневное путешествие вверх по Нилу часть пути он преодолел пешком, часть — на лодке желая увидеть знаменитого затворника Иоанна, который провел в своей прилепившейся к утесу келье возле Никополя (Асиута) сорок восемь лет и скончался через несколько месяцев после этой встречи.[331] Вероятно, Иоанн тут же понял (Палладий признается в этом с известным смущением), что Палладий близок к Евагрию и уже втянут в церковную политику. Спросив, хочет ли он стать епископом, Иоанн не обратил ни малейшего внимания на шутливые слова Палладия о том, что он уже и так стал епископом кухни, поставленным чревоугодием и изгоняющим вино, обратившееся в уксус. Много лет спустя Палладий с горечью вспоминал это предупреждение старца.
Осенью того же года Иоанна посетили и другие иноземные монахи. [332] Группа из семи монахов руфинова монастыря на Елеонской горе, один из которых был диаконом, странствовала по монастырям Египта. Страшась язычников, они добрались только до Никополя и не решились идти дальше на юг. Поэтому повествование об этом странствии, оставленное одним из его участников, Historia Monachorum in Aegypto начинается с рассказа об их посещении Иоанна, после которого они стали спускаться вниз по Нилу, посетили Нитрию, встретились в Дельте с монахами Диолка, после чего отправились на корабле в Палестину. Вероятно, десятью годами позже Руфин, покинувший Восток в 397 году, перевел этот труд на латынь с некими добавлениями и исправлениями.[333] Единственное возможное указание на подлинного автора содержится у Созомена, отождествляющего его с Тимофеем, который в 412 году был архидиаконом Александрии, уступившим спор за патриаршество Кириллу.[334] В книге содержится множество рассказов о разного рода чудесах, которым автор вполне доверяет. Однако, по большей части, он приводит
