Трусармия

Александр Шакилов Трусармия

Спрыгнул с брони, упал, ногу подвернул — ругается, плачет, стонет. Сфера в пыли. АКСУ там же. Ужас! Кошмар!

А я на него не смотрю из принципа, я в прицел окружающей обстановкой любуюсь. И, поверьте, разглядывать граждан в семикратную коллиматорную оптику — это страшно, о-очень страшно. Мирное население — это же зверьё редкостное, я знаю, что говорю, это моя третья война. И я вспотел, дрожу и тоже вот-вот сковырнусь с башни. Ну и угораздило меня в это вляпаться, за что опять, Господи?!

Взвод наш занял высоту без существенных потерь, разве только Васька Дракон поцарапал коленку и сустав вывихнул. Да Тимурчик, снайпер-санитар, как увидел кровь (чужую, заметьте), так сразу без сознания и грохнулся, реальную СВДешку под череп вместо подушки определил, руки на аптечке скрестил — прям отпевай, не отходя от кассы, да свечку между пальчиков поджигай: не боец, а мертвец, в крайнем случае, зомби-диверсант на полставки.

И все мы, небритые и в драном камуфляже, Тимурчику люто завидуем, нам тоже хочется. Сдохнуть от страха. Вот так вот — сдохнуть и всё.

Командир наш, лейтенантик, и сам бледнее меня с перепою. Уж очень он стесняется на нас орать. Утренний развод для него — катастрофа: это ж народец построить надо и внятно сообщить, что, мол, смирно, вольно и… э-э… и равняйсь, пожалуйста.

Не завидую я лейтенанту, сочувствую очень, а помочь не могу — боюсь. Вдруг обидится, вдруг накричит, что лезу не в своё дело и вообще. И на 'губу' меня, или в штрафбат на перевоспитание. А мне и здесь вполне плохо, и в родимом подразделении я как бы козёл отпущения и востребован сверх меры…

…дождались потёмок и вошли в посёлок. Тихонечко так прокрались, ботиночки тряпками обмотали, чтоб громко не топать. БМПешки, 'коробочки' наши противопульные, на высоте оставили, чтоб на конфликт без нужды не нарываться — по собственному опыту знаю: чуть кто из оккупированных личностей траки и пушки заметит, так сразу партизаном, то есть этим… — террористом! — и заделывается, гранаты начинает швырять и бутылками с зажигательной смесью баловаться. А оно нам надо?..

В общем, без брони мы — падать неоткуда, ноги целее будут.

Короче, не первый день в подворотнички сморкаемся: до центрального майдана дохромали — ни одна шавка не заскулила, ни один пенсионер бессонный покой в постели не сменил на боевой пост у окна. А то вскинется какая особо горластая домохозяйка, да как рыкнет! — а у нас от громких голосов икота и стул. Жидкий. И то и другое неконтролируемое.

Лейтенант перед нами извиняется, краснеет от смущения, но приказы всё-таки шепчет:

— Ребята, вы это, потише, да?.. Пожалуйста. Очень прошу. Нам бы до утра, да? И до ночи? Простоять и продержаться… Благодарен буду, ребятки… А вы, Фуга, думайте, пожалуйста, настраивайтесь на подвиг, от вас многое зависит…

Фуга — это я, прозвище у меня такое и ничего не странное…

— Есть! — шепчу в ответ. И честно приступаю к выполнению поставленной задачи: думаю, настраиваюсь, подвига жажду. Да только страшно мне: что завтра будет, а? Как местные оккупацию воспримут? Вряд ли хорошо, ой чувствую, достанется нам по самые фрукты-овощи…

…и началось.

Бабы, конечно, кто ж ещё? — женщины они такие: чувствуют мужскую слабость.

Парни весь посёлок облепили плакатами. На кроваво-чёрным поле надпись — 'СМИРИСЬ!'; коротко и тупо — для самых умных. В общем, дамочки первыми интерес проявили: а что это за макулатура на заборах и трансформаторных будках намусорена, и кто ж это напаскудил, а? Как обычно, содержание наглядной агитации слабый пол не заинтересовало. А зря. Вот и делегация к нам пожаловала, а мы не знаем, куда глаза от стыда девать; лейтенант окапывается усиленно: пехотной лопаткой асфальт ковыряет, ну, блин, страус натуральственный. В общем, боимся, а отступать ещё страшнее — у нас боевая задача, при исполнении мы.

— Вы кто и чо припёрлись? Чкаловские, да? Или, вообще, городские? На разборки пожаловали? Рэкет, да? И морды бить нашим хлопцам?

А мы:

— Отнюдь, что вы. Не наш профиль, простите. Мы, простите, воины, и вас оккупировали и, поверьте, сопротивление бесполезно. Вам придётся добровольно отдать материальные ценности и подчиниться нашему правительству, самому лучшему, самому авторитарно-демократичному. …они смеялись. Долго смеялись.

А мы вжимали головы в плечи.

Нам было страшно.

Впрочем, нам всегда страшно. Ведь мы — завоеватели.

…камень — камешек — приласкал затылок лейтенанта: хрясь!

Дети — вечная проблема оккупантов, ибо дети не знают страха. Рогатки тоже оружие, не смертельное, но неприятное — шишка на затылке, синяк на спине, ещё шишка, ещё гематома… и вечное ожидание гранитного окатыша, проминающего висок… Дети, маленькие демоны, при виде которых у меня начинается икота и в зрачках мутнеет.

И так весь день — камни. Грязь. Пивные бутылки. Мы боялись, мы терпели, ведь мы — элитное подразделение. Женщины приходили смеяться над нами, они задирали юбки и, когда мы в панике отводили взгляды, называли нас кастрированными баранами. И мужчины — высокие, сильные, в костюмах и при галстуках — отобрали у нас оружие, мужчины сказали нам убираться и поживее. Мы промолчали в ответ, как подобает истинным оккупантам, но не сдвинулись с места — продолжали сидеть посреди единственной площади посёлка. Лейтенант попытался объясниться: мол, незавидность их положения несомненна. Но они лишь рассмеялись, а потом расстреляли лейтенанта. Повезло командиру: отмучался, труп свой оставил, а сам к БМПешкам побрёл отдыхать. Тимурчик тут же потерял сознание: из солидарности и за упокой…

До самого вечера нас поливали помоями, в нас швыряли гнилые помидоры. Господи, откуда у них СТОЛЬКО перезревших фруктов-овощей?!.. Снорри, самого крупного бойца взвода — метр шестьдесят два с каблуками, отвели в сторонку и повесили на столбе линии электропередачи. По-настоящему повесили. Мол, так будет с каждым из нас, если мы не уберёмся подобру-поздорову. И это было СТРАШНО. Но мы обороняем плацдарм, ни шагу назад, мы сидим на грязном асфальте — этот населённый пункт наш!! Уже наш…

Скоро вечер.

Скоро ночь.

Василий допивает вторую флягу. В первой был спирт. Во второй керосин. Отличная смесь, Васёк говорит, помогает вжиться в образ.

…темнеет.

Будто чувствуют. Они, местные, высыпали на площадь и орут на нас, орут! Дети пинают бойцов взвода куда придётся. Женщины пышут злобой. Зубы мои лязгают, глаза то и дело закатываются.

Кудряшки, меленькие-меленькие, русые. Невинное личико ребёнка в отблесках заката неотличимо от морды вампира из дешёвого фильма ужасов. В руке у кровососа столовый нож. И остриём мальчонка тычет мне в щёку. Слишком много страха, слишком…

Критическая масса.

Первым не выдерживает Тимурчик. У нас нет реального оружия: отобрали местные. Но Тимурчик на то и снайпер, чтобы всегда боеготовым быть: длинная композитная ерундовина вспухает гнойником в его руках. Глушак и пламегаситель с пятью вырезами, легированный хромом и молибденом ствол, сошки, скелетный приклад.