Очищение. Том.2. Душа

Защищаемых нами взглядов нисколько не колеблют ни вульгарные, ни научные, ни легко- и глубокомысленные опровержения бессмертия души. Ведь для нас существует не бесплотная душа, а телесно-духовное «Я»; и утверждаем мы не бессмертие его, а усовершающее его земную жизнь-чрез-смерть его воскресение, которое совпадает с его рождением от Бога и совершенным, преодолевающим свое несовершенство существованием» (Карсавин, с. 283).

Как видите, тут взгляды Карсавина близки к философии Федорова, которого я не разбираю, поскольку душа его не интересовала, а занят он был тем, как люди воскреснут в конце времен по зову Бога в прежних телах. Собственные взгляды Карсавина на смерть и богоборческий в каком-то смысле порыв отказаться от бессмертия, чтобы прервать дурную бесконечность рождений, я разбирать не буду. Он впечатляет, но относится не к этому моему исследованию.

Однако завершу я этот круг своего путешествия светом открывающегося выхода. В 1953 году другой русский философ, творящий за рубежом, ровесник Карсавина — Иван Александрович Ильин (1882–1954) — пишет в Париже свой завершающий труд «Аксиомы религиозного опыта».

Работа эта точно так же болеет научностью и какой-то неопределенностью. Будто религиозного философа разрывают потребности и науку делать, и политику вершить. И о душе он в ней прямо так и не говорит, хотя она вся построена на рассуждениях, вытекающих из понятия души, которое Ильин не раскрывает. Оно для него как-то само собой разумеется, либо он давал ему определение в какой-то из ранних работ, которые мне не удалось достать.

Но при этом в книге есть глава, названная «О религиозном очищении». Конечно, это очищение души нравственное, освобождение «от того плена, в котором она находится у ничтожного и дурного» (Ильин, с. 300). Но при этом душа, похоже, имеет этот плен в себе, как свои содержания!

«Очищение души от недуховных, ничтожных содержаний есть постоянная потребность человечества всех религий и всех исповеданий» (Там же, с. 306).

Из этого уже можно было бы вывести и понятие души, которое используется Ильиным. Но оно явно содержит противоречия, пусть даже и естественные или необходимые. Поэтому я не буду сейчас этим заниматься. Я посвящу этой его статье отдельное исследование в следующем томе, где буду описывать прикладное очищение.

Сейчас же для меня важнее всего то, что русская религиозная философия отчетливо признавала возможность очищения души. То ли как сознания, то ли как бестелесного, духовно-телесного или тонкотелесного существа. Неважно. Очищение души возможно. Или считается возможным, что и ощущается естественным для русского языка хотя бы в рамках христианского мировоззрения.

Вот так завершился этот круг моего путешествия по мирам души. Он явно привел к выходу из философского пространства и ко входу в собственно богословие. Если религиозные философы правы и очищение души в Христианстве возможно, то ответы и надо искать в Христианском учении. И в первую очередь, я бы хотел найти в нем ответ на вопрос: что такое душа, которую мы собираемся очищать?

Круг пятый. ТЕОЛОГИЯ, ИЛИ БОГОСЛОВИЕ

Религиозная философия прямо привела меня к началу следующего круга исследований, который связан с религиозным пониманием души. Религиозное понимание излагается в трех видах сочинений. Во- первых, это канонические тексты. Для Христианства — Библия и Евангелие, включающее послания апостолов. Во-вторых, это святоотческие сочинения. И наконец, это своеобразная церковная наука, именуемая Теологией — наукой о Боге.

В сущности, и теология как наука, и всё вместе может быть названо по-русски Богословием. Но уж если быть до конца последовательным, надо привести два определения, которые позволят увидеть это понятие в развитии.

Философский Энциклопедический Словарь дает такое определение:

«Теология — (от греч. theos — Бог и logos — учение) — богословие, учение о Боге. В узком смысле, в отличие от религиозной философии, — система догм христианского вероучения. Различают: историческую (история церкви, догм, теологии, 'библиоведение'); систематическую (догматика, катехетика, литургика) теологию.

По существу, теология находится в оппозиции метафизике, поскольку она также высказывается и о последних вещах, и о сущности мира и человека. Но в средние века, когда метафизика находилась под влиянием теологии и даже рассматривалась как ее «служанка», отношение переменилось: метафизика стала размышлять о последних вещах по сравнению с теологией более тонким и стоящим ближе к истине способом, ибо она свободна от персонализма, с необходимостью извращающего истину, ибо она более абстрактна и свободна от образов и аллегорий, искажающих истину, ибо она более чиста и стремится только к истине, а не к препятствующему поискам истины господству над душой (пусть даже во имя спасения души)».

Если вспомнить, как потом Наука рвала эту самую бедную Метафизику в клочья, объявляя ее антинаучной и вообще уводящей от истины, то становится ясно, что все последние выражения — лишь способ показать Теологию неверной в степени. Неверна даже относительно неверного!

Да и какое, собственно, имеет значение для истины стремление к господству над душами? Если исходные понятия истинны у того, кто стремится к этому господству, то истина все равно за ним. С точки зрения чистоты философского рассуждения, имело бы значение лишь прямое утверждение, что ради господства или спасения душ Теология искажает истину. Но философы этого не утверждают, а значит, все их «умные» рассуждения есть лишь политические игры, имеющие целью тонко опорочить врага. Это недостойно того, кто действительно ищет истины, а не победы своего лагеря.

Если истина в религии, а не в науке, значит, она в религии, а не в науке. Для искателя истины ценностью является истина, а не религия или наука. Для ученого же, как чаще всего и для богослова, правящей ценностью являются наука или религия, истина же — лишь средство утверждения правоты. Разменная монета в борьбе за власть над теми же самыми душами и умами.

Поэтому я оставлю науку и приведу определение Богословия из Православного богословского словаря 1912 года издания.

«Богословие. Слово «Богословие», заимствованное христианскими писателями от древних греков, употребляется в настоящее время в очень широком значении. У древних учителей церкви «Богословие» в этимологическом отношении означало: слово о Боге, слово от Бога, а у иных — слово к Богу. Употреблялось же оно в разные времена не в одинаково широком значении.

Усвоив это слово от древних греков (классические писатели обозначали этим словом первоначально мифологическое учение о богах, а со времени Аристотеля — и философское учение о Божестве, теологами же называли древних поэтов — Гомера, Гесиода, Орфея, сложивших поэмы о богах и составивших образцы молитвенных гимнов), учители церкви на первых порах называли так лишь Св. Писание, ибо оно есть слово о Боге и от Бога; Ветхий Завет — Богословием ветхим, Новый — новым Богословием, а всех писателей того и другого завета, апостолов и пророков — богословами.

Потом именем «Богословия» стали называть, кроме Св. Писания, и всякое учение об истинах христианских, и в этом значении оно иногда употреблялось обширнее — в приложении к учению о Боге и богопочитании вообще; иногда теснее — в приложении к учению о Пресвятой Троице, в каком смысле назван богословом св. Григорий, арх. Константинопольский; иногда еще теснее в приложении к учению собственно о Боге Слове, в каковом смысле назван богословом св. апостол Иоанн.