Глава 3. Слово о человеке. Игнатий Брянчанинов

Старшим современником, предшественником и одновременно противником по мысли Феофана Заотворника был епископ Игнатий (в миру Дмитрий Александрович Брянчанинов) (1807–1867).

Когда смотришь на его иконописные портреты, помещаемые в изданиях сочинений, то отличить его хотя бы от Феофана Затворника просто невозможно. Тот же замшело-светозарный дедушка, только посох вместо книжки в руке. Ни личности, ни своей жизни, одно служение.

На деле это был человек выдающийся и, не уйди он в церковное служение, судьба готовила ему путь видного государственного деятеля. Он происходил из древнего дворянского рода, восходившего к Михаилу Бренко — ближнему человеку князя Дмитрия Донского. Отец хотел, чтобы он сделал хорошую карьеру, и дал ему прекрасное домашнее образование. В 16 лет он отвез его поступать в Главное инженерное училище.

По дороге Игнатий признался ему, что хотел бы посвятить свою жизнь Богу, но на отца это особого впечатления не произвело, и Дмитрий был вынужден выдержать экзамены в училище. Выдержал он их так, что на всю жизнь стал любимцем императора Николая Павловича. Это, безусловно, облегчало его жизнь, однако, не умаляло дарования. Его биограф пишет:

«Наряду со служебно-учебной деятельностью Дмитрий Александрович имел успехи и в светском обществе своими личными достоинствами. Родственные связи ввели его в дом тогдашнего президента Академии художеств Оленина. Там, на литературных вечерах, он сделался любимым чтецом, а поэтические и вообще литературные дарования его приобрели ему внимание тогдашних знаменитостей литературного мира: Гнедича, Крылова, Батюшкова и Пушкина» (Жизнеописание, с. 15).

Брянчанинов недолго был в инженерах-прапорщиках. Уже в двадцать лет он вышел в отставку и принялся странствовать по монастырям. А в 1831 году принял монашество. Затем он 23 года провел в Троице-Сергиевой пустыни Петербургской губернии, где и создал большую часть своих трудов. Однако завершение главного труда, посвященного душе, «Творения о смерти», совпало с назначением его епископом Кавказским и Черноморским в 1857 году.

В 1988 году Русская Православная Церковь причислила Игнатия клику святых. Это значит, что его взгляды никак не могут противоречить официальным взглядам Церкви. Тем не менее, они оспаривались уже при жизни Феофаном Затворником.

Как рассказывает Георгий Флоровский в «Путях русского богословия», Игнатий «решительно отвергал всякую возможность что-либо из тварного бытия считать невещественным вполне. Вполне невещественным можно считать только Божество, и не подобает в этом отношении уравнивать или приравнивать тварь и Бога. Ограниченность предполагает известную вещественность, связь с пространством и временем. И, наконец, душа связана и сораспростерта телу, вряд ли можно и самую душу считать совсем не вещественной» (Цит. по: Алексеев. Философы России, с. 371).

Это был странный спор, поскольку я уже показал в предыдущей главе, что сам Феофан считал, что у души есть тонкая вещественная оболочка. Однако о споре особо. А пока я бы хотел рассказать о работе, которую епископ Игнатий писал перед самой своей смертью, а значит, подвел ею итог своей земной жизни. Эта работа называлась «Слово о человеке» и впервые издана лишь несколько лет назад. Все годы советской власти она хранилась в архиве Павла Флоренского, к которому, очевидно, попала, когда он работал в издательстве «Путь».

Брянчанинова не зря хвалили за писательский дар. Это не богословский трактат, это действительно Слово:

«Из монастырского уединения смотрю на видимое нами великолепное и обширное мироздание — поражаюсь недоумением и удивлением. Повсюду вижу непостижимое! Повсюду вижу проявления Ума, столько превышающего мой ум, что я, созерцая бесчисленные произведения Его в необъятной картине мира, вместе не могу понять окончательно ни одного произведения Его, ни одного действия Его. Мне дана возможность созерцать только ту часть творения, которая доступна моим чувствам…» (Игнатий Брянчанинов. Слово о человеке, с. 423).

Мы можем судить о высшем и лежащем за веществом лишь по его проявлениям в этом мире, в веществе, которое доступно нашему восприятию. Но как только возникает вопрос о восприятии, возникает и вопрос о том, кто воспринимает. Так рождается самопознание. И это тем более значимо, что к нему приходит отшельник в конце своей жизни.

«Среди предметов необъятного мироздания вижу и себя — человека. Кто я? Откуда и для чего являюсь на Земле? Какая вообще цель моего существования? Какая причина и цель моей земной жизни, этого странствования, краткого в сравнении с вечностью, продолжительного и утомительного в отношении к самому себе? Являюсь в бытие бессознательно, без всякого со стороны моей согласия; увожусь из этой жизни против моей воли, в час неопределенный, непредугаданный» (Там же, с. 424).

Человек — тайна для самого себя!

«Неужели эта тайна запечатлена окончательно и нет никакого средства раскрыть ее? Да! Запечатлел ее для человека грех, запечатлело ее для него падение его. Человек лишен истинного самовоззрения и самопознания. Доколе я пребываю в падении моем, дотоле тайна — человек — пребывает для меня неразъяснимою: извращенный, пораженный слепотою и ложью разум мой недостаточен для раскрытия ее.

Не понимаю души моей, не понимаю тела моего; понятия, которые думаю иметь о них, оказываются, при рассмотрении неповерхностном и нелегкомысленном, очень недостаточными, по большей части ошибочными» (Там же).

Если человек лишен возможности познавать себя сам, то где искать ответы? У Бога, он один обладает действительными знаниями. Поэтому познание себя для Игнатия — это рассуждение о человеке, как он видится в свете Откровения, в котором разбросаны искры божественного, а значит, истинного знания о человеке.

Как я уже сказал, эта его попытка вывести из Библии учение о человеческой душе вызвала споры, значит, все очень неоднозначно либо в прочтении, либо в самих источниках, раз они позволяют себя понять противоположным образом. Но Игнатий к этому времени уже вошел в самую большую силу своей святости. Его видению можно доверять.

«Что такое— человек?

На этот вопрос отвечает человекам апостол: Ибо вы храм Бога Живого, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом. Священное Писание называет всякого вообще человека домом, обителью, сосудом.

Тот человек, который не захочет быть домом Божиим, сосудом Божественной благодати, соделывается домом и сосудом греха и сатаны» (Там же, с. 425–426).

Причем храмом этим или сосудом оказываются как бы на равных и душа и тело.

«Не только души, но и телеса ваши храм живущего в вас Святого Духа суть. Его же имеете от Бога, получив в себя при таинстве Крещения…

Основываясь на этих свидетельствах Святого Духа, определяем человека так: 'Человек есть Богозданный храм Божества по душе и телу'» (Там же, с. 428).

Для меня это утверждение важно тем, что оно показывает душу подобной телу в каком-то смысле. И эта душа отнюдь не математическая точка самоосознавания или простая вещь. В ней, что очевидно, есть определенное устройство, позволяющее принимать в себя то ли Бога, то ли его Дух, что скорее. Хотя…

Соответственно, все это должно было быть заложено в человека изначально еще при сотворении. Человек сотворен по образу и подобию Божию. Что это значит? Бог — это дедушка с бородой, или мы подобны ему не телесно? Игнатий отвечает:

«Под словом образ должно разуметь, что самое существо человека есть снимок (портрет)

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ОБРАНЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату