Очищение. Том.2. Душа

Православие. Современный русский человек, воспитанный во многом еще советской идеологией, очень мало знает об этой странице родной истории, но в середине девятнадцатого века мы имели расцвет философии, в первую очередь, благодаря трудам религиозных философов.

Они все были или искусственно забыты, или затравлены и осмеяны естественниками, чтобы сделать их учение не модным. И это удалось, не модный значит для современного интеллигента — делающий его уязвимым, потому что требования Прогресса, которым неукоснительно должен соответствовать интеллигент, заставляют быть на переднем рубеже и заниматься последними достижениями науки. Это и есть научная мода…

Религиозных философов, которых следует отличать от собственно богословов, было много. Поэтому я расскажу всего о нескольких, и первым будет Василий Николаевич Карпов (1798–1867), потому что он прямо писал о самопознании и непосредственно примыкал в своих воззрениях к славянофилам. Собственно говоря, и первую свою большую работу — «Введение в философию» — он написал еще в 1840-м году, то есть на несколько лет раньше издания первых работ второго большого религиозного философа той поры Голубинского.

Конечно, они не были первыми религиозными философами России, но они были ярче своих предшественников.

Рассказывая о философах той поры, надо отметить такую черту: современные русские историки философии начали воздавать должное этим незаслуженно забытым и охаянным мыслителям. Ясно, что ждать какой-то хорошей и даже справедливой их оценки от советских философов не приходилось. Но и раньше философы вроде Шпета старательно пытались в своих работах показать, что это все были лишь потуги на «настоящую» философию.

Если понимать под «настоящей» философией последнюю европейскую моду, ту же феноменологию, которую притащил в Россию сам Шпет, то Карпов и другие религиозные философы, конечно, отставали. Они вообще думали о другом. Но они думали, и думали глубоко и красиво. Когда сначала читаешь язвительно-высокомерные оценки «духовной философии», сделанные Шпетом, а потом самих русских философов, невольно появляется мысль, что кто-то оказался шутом и недоумком в этом историческом споре. И похоже, отнюдь не старые философы.

Во всяком случае, справедливость возвращается, и у А. Ф. Замалеева, а он возглавляет кафедру Истории русской философии в Петербургском университете, можно прочитать то, что становится основой современного русского философского образования. И это совсем другая оценка:

«Преемником Сидонского по кафедре философии в Петербургской духовной академии стал Карпов, переведенный сюда из Киевской духовной академии.

Карпов особенно прославился как переводчик Платона, по существу заново возродив традиции платонизма в русской мысли. Значение его труда сознавалось всеми; даже Белинский воздавал ему 'честь совершения великого, истинно европейского подвига'.

Будучи многосторонним мыслителем, Карпов оставил после себя и оригинальные работы по логике, богословию, психологии. Из философских работ первостепенное значение имеет его 'Введение в философию' (1840), ставшее новой вехой в осмыслении положительной роли философии в укреплении национальной духовности. Сюда же примыкают и два позднейших очерка: 'Взгляд на движение философии в мире христианском и на причины различных ее направлений' (1856) и 'Философский рационализм новейшего времени' (1860), сближавшие Карпова со славянофильством» (Замалеев. Лекции, с. 245–246).

Карповское «Введение» действительно стало вехой в русской духовной жизни, потому что учащиеся духовных гимназий со всей России старались попасть на его лекции и, значит, развозили по всем селам и весям именно те понятия, которые разрабатывал он. И надо отдать ему должное, в отличие от европеизированного философствования светских философов, Карпов прост и очень последователен. Он не пытается поразить воображение читателя своей эрудицией.

И самое главное, — это стоит особого разговора, — за что и не был признан: он не моден и не вторичен в плане способа философствовать, как это произошло со всеми «великими» светскими философами, для которых философия — свет, идущий с Запада. Все они щеголяли тем, насколько хорошо знали философию. Но философия для русских философов уже со второй половины девятнадцатого века не была любовью к мудрости. Вот это, мне кажется, пропустили все историки философии.

Примерно в то же время, когда психология перестает быть наукой о душе, убивают и прежнее наивное понимание философии. Начать рассуждение о ней от названия и попытаться все вывести из него — это провинциально, потому что уже много раз сделано там, на Западе. Поэтому вся более или менее известная нам философия — это философствование в соответствии с той или иной школой. Тот же Шпет кичился тем, что философствовал строго феноменологически. Другие философствовали марксистски или герменевтически. И никто уже просто не рассуждал, говоря о философии.

Мода превратилась в сам способ рассуждать. А мода эта всегда шла оттуда. И в итоге самые модные и независимые наши философы всегда были вторичны в самом способе думать. Они всегда думали в соответствии со своей школой.

Карпов берет исходные понятия и просто рассуждает о них, рассуждает здраво и разумно, а не так, как надо. И он рассуждает от имени философии. Что это такое, если просто понять ее как любовь к мудрости?

Рассуждение это приводит его к понятию самопознания, откуда и делается прямой вывод о необходимости познания души. Верность своего рассуждения он подкрепляет историей философии, начиная с Платона и Сократа.

«…истинная философия состоит в самопознании. Этот новый предмет философских исследований, указываемый Платоном, это славное гноти теаутон, после долговременного и малоуспешного рассматривания природы объективной в школах Ионийской, Элейской и Дорийской, зародилось, как неизвестное дотоле семя мудрости, первоначально в уме Сократа, пало на плодоносную почву Греческой мыслительности, развивалось многие века, глубоко пустило свои корни в основания всех наук и наконец, со времен Вольфа, образовалось в особенное философское учение, известное у нас под именем Психологии, или общее — Антропологии» (Карпов. Введение, с. 21–22).

Естественно, что для Карпова психология — это познание себя именно как души. И не надо забывать, что Карпов действительно хорошо знал Платона, ведь это он осуществил первый качественный перевод его на русский. Попытки переводов Платона в восемнадцатом веке были еще очень плохи.

«Вникая в свойства и цель Сократова самопознания и сравнивая его с прежним образом философствования, мы замечаем следующий закон исторического развития Философии. До Сократа Философия стремилась от периферии, образуемой внешнею природою, к центру ее — человеческому духу. В этом отношении умствования развивались и, приходя в сознание, как частные науки, являлись в душе отдельными, несогласимыми результатами знания, потому что им не доставало необходимых условий единства, скрывавшихся в глубине человеческого духа. <…>

С этой точки крайнего раздробления знаний, при самом входе их в субъективный мир всеобщего единства, открывает свое поприще Сократова Философия самопознания и идет новым путем по направлению от центра к периферии, то есть от познания человека и существенных его потребностей к познанию природы вообще» (Там же, с. 23).

То, что здесь сказано, можно понять, лишь приняв мое наблюдение об ином способе рассуждать, принятом Карповым. Он не просто рассуждал иначе, чем рассуждают частные философские дисциплины, но он еще и осознавал это. Рассмотреть это в вырванных из общего потока мысли цитатах будет непросто, поэтому я и настраиваю видение на то, чтобы различать за его чуточку устаревшим языком другое направление самого тока жизни. Соответственно, и иное мировоззрение.

Впрочем, ощущение, что Карпов осознает свое мировоззрение закономерным, присутствует во множестве его высказываний, вроде такого: «Так как синтетизм нашей Философии необходимо вытекает из составленного нами понятия о ней, а наше понятие о ней необходимо зависит от тех черт, которыми мы определили предмет, форму и начало ее…» (Там же, с. 71).