Самопознание и Субъективная психология

'Философии зоологии' Жан Ламарк (1744–1829) открывает свое сочинение:

'Наблюдать природу, изучать ее творения и отыскивать общие и частные отношения, запечатленные в их свойствах, наконец, стараться уловить насаждаемый ею повсюду порядок, а также ее ход, ее законы и бесконечно разнообразные средства, употребляемые ею для поддержания этого порядка, это значит, по моему мнению, приобретать единственно доступные нам положительные знания, единственные, которые могут быть действительно полезны нам; это значит в то же время доставлять себе самые приятные наслаждения, наиболее способные вознаградить нас за неизбежные невзгоды жизни' (Ламарк, с. 15).

Как видите, позитивный подход к знанию заявлен Ламарком раньше Шеллинга и на четверть века раньше Конта — в 1809 году. Но не на это я хотел обратить ваше внимание, а на цель, о которой он говорит: положительные знания, — то есть знания полезные, — добываются учеными потому, что доставляют ему наслаждение.

О наслаждении и удовольствии от научной работы говорит через полторы с лишним сотни лет после Ламарка и современный учёный Ганс Селье в книге с многозначительным названием 'От мечты к открытию'.

'Главная «польза» фундаментального исследования та же, что и у розы, песни или прекрасного пейзажа, — они доставляют нам удовольствие' (Селье, с. 19).

С поразительной точностью совпадает даже рассуждение о пользе науки. Это говорит, что сами учёные верят в это объяснение и живут с ним как с оправданием своему выбору.

Но не иллюзия ли это, хорошая только тем, что позволяет учёным закрывать глаза на истинные причины их занятия наукой?

Не обманывают ли Ламарк и Селье себя и нас? Всмотритесь в следующие строки, написанные биографом Ламарка:

'13 июня 1909 года произошло открытие памятника Ламарку. Памятник воздвигнут в Парижском Jardin des Plantes, учреждении, где Ламарк долгие годы был профессором, и изображает Ламарка, сидящего на скамье в задумчивости. На барельефе, внизу памятника, также изображен Ламарк, но уже старым и ослепшим; он сидит в саду, опустив обе руки на колени и подняв вверх страдальческое лицо. Рядом с ним стоит его верная помощница дочь Корнелия; положив руку на плечо отца, она произносит слова утешения, высеченные внизу барельефа: 'Потомство будет восхищаться вами, оно отомстит за вас, мой отец ''.

(Карпов Вл., с. V)

Как это странно звучит. Если цель естествоиспытателя — получать наслаждение от научных изысканий, то почему потомство должно мстить за Ламарка? За что и кому? В этих коротких строчках есть все для психологического исследования.

Потомство, то есть люди будущего, должны отомстить людям настоящего, современникам Ламарка. Но за что? Ответ очевиден: раз они там в будущем будут восхищаться, значит, современники лишили Ламарка восхищения. И это так важно для естествоиспытателя, что он расстроен и взывает к отмщению…

С психологической точки зрения это означает, что ученый работает не для себя, не для наслаждения, а для людей. Но не в привычном нам смысле. Тут и речи нет о беззаветной заботе о человечестве. Это вполне определенная и конкретная потребность в самой высокой плате, на какую только способны люди, — в восхищении, которое, если мы задумаемся, полагается богам. Восхищать кого-то — это похищать, подымая до себя. Восхищаться кем-то — это вос-хищать себя до него. Это понятия из культа Аполлона-мусагета.

И чем такой подход отцов науки к своему творчеству отличался по сути от выступлений политиков, к примеру, Троцкого, Ленина, Мао или Фиделя? Или от живых легенд Контовской юности — Робеспьера, Давида, Наполеона?..

За этими требованиями скрывается что-то, имеющее к науке весьма условное отношение. Что это, можно понять, лишь разглядев его образ. И образ этот, как некая смутная одежка, пока глядишь с точки зрения науки, напоминает Образ устройства мира, точнее, его Научную картину. А вот со стороны политиков — Научно-историческую картину мира…

И так, откуда бы мы ни посмотрели, образ этого существа неизменно иной и неизменно поражает умы.

Вот и в трудах Конта какая-то подобная картина была основанием, фундаментом для созидания нового миропорядка. И создать его предполагалось тем умом, который он развил в себе, подобно тому, как Декарт развил свой метод. Тот тип мышления, который исповедовал сам Конт, казался ему вершиной человеческих возможностей. Он-то и был положительнейшим из положительного. Иначе говоря, божественным, и поэтому его предполагалось положить в основу всех наук.

Конт кажется мне предшественником и даже конкурентом Маркса. Он был болезненно озабочен тем, как в этом научном перевороте привлечь на свою сторону революционные массы. В своих работах, например, в 'Духе позитивной философии', он не раз использует дополнительные формулы, выглядящие как политические лозунги и хорошо западающие в нетребовательные мозги. Например:

'Условие торжества положительной школы. Союз пролетариев и философов' (Конт. Дух позитивной философии, с. 57).

Союз пролетариев и философов долгие десятилетия будет мечтой всей революционной интеллигенции, как мы уже читали это у Лосского, хотя свершится только на Соловках.

В той же работе Конт дает определение тому, что же такое положительная или позитивная наука. Это понятие так много использовали разные философы в различных значениях, что есть смысл посмотреть, что же понимал под ним сам Конт. Оно не слишком внятно, но я приведу его полностью, чтобы вы могли судить сами.

'Как все народные выражения, возвышенные таким образом постепенно до философского достоинства, слово положительное (positij) имеет в наших западных языках много различных значений, даже если отбросить грубый смысл, придаваемый ему сначала малопросвещенными умами. Но важно отметить здесь, что все эти различные значения соответствуют, равным образом, новой общей философии, различные характерные свойства которой они попеременно выражают: таким образом, эта кажущаяся двусмысленность отныне не создает никакого реального неудобства. <… >

Рассматриваемое сначала в его более старом и более общем смысле, слово положительное означает реальное в противоположность химерическому: в этом отношении оно вполне соответствует новому философскому мышлению, характеризуемому тем, что оно постоянно посвящает себя исследованиям, истинно доступным нашему уму, и неизменно исключает непроницаемые тайны, которыми он преимущественно занимался в период своего младенчества.

Во втором смысле, чрезвычайно близком к предыдущему, но, однако, от него отличном, это основное выражение указывает контраст между полезным и негодным: в этом случае оно напоминает в философии о необходимом назначении всех наших здоровых умозрений — беспрерывно улучшать условия нашего действительного индивидуального или коллективного существования, вместо напрасного удовлетворения бесплодного любопытства.

В своем третьем обычном значении это удачное выражение часто употребляется для определения противоположности между достоверным и сомнительным: оно указывает, таким образом, характерную способность этой философии самопроизвольно создавать между индивидуумом и духовной общностью целого рода логическую гармонию взамен тех бесконечных споров, которые должен был порождать прежний образ мышления.

Четвертое обыкновенное значение, очень часто смешиваемое с предыдущим, состоит в противопоставлении точного смутному. Этот смысл напоминает постоянную тенденцию истинного философского мышления добиваться всюду степени точности, совместимой с природой явлений и соответствует нашим истинным потребностям; между тем как старый философский метод неизбежно приводит к сбивчивым мнениям, признавая необходимую дисциплину только в силу постоянного давления, производимого на него сверхъестественным авторитетом.

Наконец, нужно отметить особо пятое применение, менее употребительное чем другие, хотя столь