нашем доме выключатель находится высоко. Сможет ли он вечером сам включить свет?.. Стоит только задуматься — в голову лезут ужасные мысли.
«Сейчас лучше ни о чем не думать», — сказала я себе. Просто войти в автобус до Камакура, сесть рядышком на самое заднее сиденье и, прижавшись, чтобы чувствовать теплоту друг друга, ехать, ехать, мерно покачиваясь. Думать только о еде.
— Что будем есть? — спросила я сына.
— Давай пойдем на детский ленч. Там столики украшены флажками, — радостно встрепенувшись, ответил он.
— Ну если так, то в Камакура можно и не ехать. На нашей улице в одном месте тоже очень вкусно готовят. — Мои старания успокоиться оказались не напрасными, и постепенно я действительно пришла в себя. — Так что детские кушанья можно отведать и здесь, а не ехать в Камакура.
— Но ведь там всюду стоят флажки, — опять надул губы сын.
— Ну ладно, двинули! — бросила я бодро, по-мужски. Сын принял этот тон и, подражая мне, спросил:
— Зонт раскрыть? Давай под мой.
Он встал на цыпочки и раскрыл надо мной зонт. Я пригнулась, чтобы уместиться под его маленьким, как у всех первоклашек, зонтиком.
Мы зашагали по дорожке, устланной галькой, которая ощущалась даже сквозь подошвы туфель. Камешки под ногами расползались, и под ними я всей поверхностью ступни чувствовала рыхлую землю. В таких местах имеют обыкновение прятаться эти самые мокрицы с раздвоенными хвостами. Я сошла с гравия и пошла по обочине. Букашки, услышав звук наших шагов, наверное, сжались и дрожат от страха, что мы их раздавим.
Как печально быть раздавленным!
Я решила не сообщать мужу о вызове на дополнительное обследование. И без того известно, что он ответит. «Положись на врача», — скажет, как всегда. Поэтому у меня хватает ума ни о чем ему не говорить.
Мой муж не знал атомной бомбардировки. Хотя он — японец, ни шестого августа, ни девятого в Японии его не было. К моменту окончания войны мужу было уже за тридцать, но он в качестве специального корреспондента газеты «А.» находился в Шанхае и вернулся на родину только в сорок восьмом году. Во время нашей женитьбы он сказал мне: «Хоть ты и попала под атомную бомбардировку, все же будем надеяться, что лет десять проживешь. А на этот срок я постараюсь тебя обеспечить».
Впервые мне так прямо определили срок жизни… Впрочем, я и сама знала, что столько лет, наверное, протяну. Однако из-за того, что мужа не было в Японии во время атомной бомбардировки, он относился к ней совсем по-иному, чем я.
Хотя я и решила ничего не говорить мужу, но, когда он вернулся домой, не вытерпела:
- У меня мало лейкоцитов.
Муж, развязывая в прихожей шнурки ботинок, бросил, как я и предполагала:
- Положись на врача. — Проходя через гостиную, где сын смотрел по телевизору мультфильмы, он кивнул головой в его сторону: — Знает?
Я отрицательно мотнула головой.
- Не стоит ему говорить, — заявил муж и, добавив: — Подай-ка лучше поесть, — стал переодеваться.
Наша супружеская жизнь перешагнула за десятилетнюю черту. Так что «гарантийный срок», определенный мужем, миновал. Он был мне другом, и ему не нужно было объяснять, что означает недостаток лейкоцитов. И пусть он не имел прямого отношения к атомной бомбардировке, он все равно пре красно знал, что такое лейкемия и какое влияние оказывает радиация на наследственность.
Когда мы только поженились, я чуть не каждый день твердила мужу о своих страхах. Со дня атомной бомбардировки тогда прошло еще мало времени, и поэтому, наверное, у меня случались головокружения. А если удаляли зуб, десны кровоточили целых четыре дня. После рождения сына мой страх перед «атомной болезнью» перешел уже на него.
В определенные возрастные периоды мальчики, случается, страдают носовыми кровотечениями. У моего ребенка тоже часто шла кровь из носа. Всякий раз, если только на бумажной салфетке оказывалась хоть капля крови, я поднимала переполох. «Прошло? — приставала я к нему. — Правда, прекратилось?» Я скатывала из ваты тампончик и затыкала сыну ноздри — только бы не текло, как из неисправного крана. Муж тоже ходил взвинченный. Но, случалось, поддразнивал меня: «Похоже, эта возня тебе доставляет удовольствие». Я отбивалась: «Попробовал бы сам побывать под атомной бомбежкой». «Да будь возможность — я бы с удовольствием. Быстрая смерть», — парировал он. «Умереть — это просто. Вот если бы ты остался в живых и страдал…» — говорила я, и тогда муж начинал сердиться уже всерьез: «Что же, тебе непременно хочется, чтобы я пережил что-то страшное?»
Если бы эта трагедия обрушилась только на одно поколение, то со своей злосчастной судьбой я бы примирилась. Но атомный взрыв, вызывая мутацию генов в человеке, обрекает на страдания и второе, и третье поколения. Меня тревожит судьба невинных детей, которые, как и их родители, осуждены на пожизненную муку. И даже мой муж, который был сыт по горло моими болезненными страхами, тем не менее проявлял внимание к здоровью сына.
У меня есть знакомая, родившая шестерых детей, но до сих пор не рассказавшая мужу, что пережила атомную бомбежку. Ее муж даже сейчас боится Нагасаки, и они поселились в самом отдаленном от Нагасаки месте — на Хоккайдо. Эта знакомая живет, скрывая свое прошлое, и даже отказывается присутствовать на вечерах одноклассников. Рассказывают, что она настояла, чтобы и извещения о таких вечерах ей не присылали. Разумеется, школьных друзей к себе в дом она тоже не приглашает.
Я могу понять эту женщину. Когда я накидываюсь на мужа со словами: «Попробовал бы ты побывать под атомной бомбежкой!», я чувствую, что нас разделяет неодолимая преграда — как свет отделен от мрака.
Я стала все чаще задумываться. Когда сын узнает о моем прошлом, не исключено, что они вместе с отцом оставят меня. Подобно тому как от больных проказой забирают детей, мне тоже предложат жить от них отдельно. Я мать — естественно, я хочу, чтобы мой ребенок был здоров и физически, и психически. Допустим, у моего сына — атомной жертвы во втором поколении — не будет особых поводов для беспокойства относительно здоровья. Однако не исключено, что в результате длительного общения со мной он переймет от меня мою мрачность. А для мужа, который ни в чем не виноват, это будет непереносимо.
Переодеваясь в хлопчатобумажное кимоно, муж проговорил:
— В больницу на обследование поедем вместе. На мой вопрос:
— Разве ты можешь пропустить работу? — он ответил:
— Твое атомное прошлое важнее.
В больницу нужно было явиться в назначенный день до восьми утра. Видимо, они проводили осмотр перед началом обычного приема, поэтому специально было подчеркнуто, что следует обязательно прийти до восьми.
До больницы в Йокосука требовался час времени. Я встала раньше обычного и, собравшись, вышла из дома. Накануне муж несколько раз говорил, что проводит меня, но я ответила, что пойду одна. Не из упрямства и не потому, что меня задели его слова: «Положись на врача». Просто, каким бы близким человеком ни был муж, но облучению подверглась я одна, и нести этот крест суждено мне одной.
Чем раньше я начну привыкать к этому, тем лучше. Я помню страшную смерть Тэйко, ушедшей из жизни в одиночестве, и я хотела бы, если это возможно, умереть именно так.
Смерть Тэйко потрясла меня. Это произошло в 1965 году во время моего приезда в Нагасаки за «Книжкой пострадавшего от атомной бомбардировки». Для получения «Книжки» требуется три свидетеля. Сейчас, когда хибакуся уже достигли преклонного возраста, найти трех свидетелей чрезвычайно трудно. Так что пришлось правила несколько смягчить. Но все равно в качестве свидетелей могут выступать только
