Последний Привет. Памяти Жака Ривьера[1]. 'Новый Журнал', no.128, сентябрь 1977, стр.88-92
Le vrai sage est celui qui fonde sur le sable
Sachant que tout est vain dans le temps eternel.
H. de Regnier Перечитывая то, что осталось у нас от J. Riviere'a и между прочим его 'Introduction' к 'Miracles'[2] безвременно погибшего Alain Fournier (введение, которое нам не меньше рассказывает о самом Riviere'e, чем о Fournier) я, дойдя до места (ст. 17), где он делится с читателем своими впечатлениями от чтения 'Tel qu'en songe' Henri de Regnier, вспомнил другие когда-то поразившие меня стихи этого же поэта:
Le vrai sage est celui qui fonde sur le sable, Sachant que tout est vain dans le temps eternel.[3] И теперь они мне показались еще более глубокими и значительными. И еще показалось мне, что когда J. Riviere писал свое introduction, они как бы стояли пред его глазами. Он чувствовал, что, если он захочет 'строить на прочном граните', может быть и удастся сохранить для потомства кое-что из написаного Fournier, но самого его спасти не удастся. 'Вечное время' беспощадно пожрет и проглотит и его, как уже пожрало и проглотило несметное количество молодых и старых человеческих жизней. Знания, самые прочные, возведенные на самом твердом граните все, что кажется нам несокрушимым in saecula saeculorum, все рано или поздно станет добычей тления. И можно ли спасти от ярости времени юношу, хотя и высоко одаренного, но не успевшего за свое кратковременное существование даже приобрести в глазах людей право на monumentum aere perennius? История не впишет его безвестного имени на свои страницы, и люди, память которых и без того обременена нужными и ненужными знаниями, скоро о нем забудут.
Ривьер это чувствовал, когда начал писать свое Introduction и с той смелостью, которая его отличала еще в молодости и которою запечатлены все его юношеские статьи, собранные в вышедшей в прошлом году книге 'Etudes', решился бросить вызов самому исполину — времени. Он передает, что известное признание B. Constant'a: 'Je ne suis peut-etre pas tout a fait un etre reel' [4] потрясло необычайно Fournier и что 'il nous recommanda solennellement de ne jamais l'oublier quand nous aurions en son absence, a nous expliquer quelque chose de lui...'[5] И так он толкует это требование: 'Je vois bien ce qui etait dans sa pensee: il manque quelque chose a tout ce que je fais, pour etre serieux, evident, indiscutable. Mais aussi le plan sur lequel je circule n'est pas tout a fait le meme que le votre; il me permet, peut-etre, de passer la ou vous voyez un abime: il n'y a peut-etre pas pour moi la meme discontinuite que pour vous'.[6]
Так начинает свое 'Introduction' Ривьер. Он понимает, что во всем, что делал его друг, строгая критика найдет ничем не оправдываемые недостатки. Защитить его нет никакой возможности, пока приходится бороться на той почве, на которой обычно люди сталкиваются. Очевидность, бесспорность, даже то, что люди превыше всего чтят — значительность (serieux), на стороне его противников. Но побежденным он себя признать не хочет. Как Макбет у Шекспира, он вызывает самоё судьбу на поединок. Он поднимает вопрос: точно ли то, что мы считаем очевидным и бесспорным, точно ли значительность, за которую мы воздвигаем людям памятники из бронзы, меди и мрамора — во всех сферах бытия пользуется тем же признанием, как у нас на земле? Вопрос столь огромный — и вместе парадоксальный — чтоб ответить на него нужно было бы пересмотреть все наши представления о существующем. Да и полагается ли на такие вопросы отвечать? Время и человеческий разум, к которым эти вопросы обращены, — способны ли они их услышать? Ведь и время, и разум при всем их столь принижающем людей всемогуществе слышать не умеют! Это им не дано. Ривьер знает это не хуже других. Он дальше пишет (12): 'Quand je la compare a la sienne, toute ma vie qui pourtant fut occupee par beaucoup des memes evenements, m'apparait affreusement positive. J'ai saisi bien des choses qu'il laissa echapper; mais c'est lui qui volait, moi qui reste...'[7]
Но не только жизнь Ривьера, и жизнь его друга была affreusement positive. Не говорит ли он нам сам — с той проницательностью, которая не изменила ему даже и тогда, когда он наталкивался на неуловимейшие движения своей и чужой души, что биография Fournier, как бы добросовестно ни рассказать ее, была бы только recit des faits qu'il n'a pas vecus. Я думаю, что и биография Ривьера была бы только recit des faits qu'il n'a pas vecus. Но о себе даже Ривьер, при всей своей неустрашимости не решился бы сделать тех признаний, которые он сделал за своего друга. За ушедшего в иной мир можно сказать, что в каком-то плане бесспорность, очевидность и даже значительность утрачивают свою власть и обаяние. Как о себе сказать это? Легче назвать себя affreusement positif, легче сравнить себя с пресмыкающимися, только бы сохранить право признаваться всеми реальным существом. Умерший обойдется и без памятника — живому же без признания и содействия людей никак не просуществовать. Ривьеру не только в жизни, но и в писаниях своих (даже в Introduction, о котором у нас идет речь) приходится большей частью быть affreusement positif. И, нужно думать, что как раз то, что было наиболее позитивного в его писаниях нашло себе наиболее сочувственный отклик у читателей и дольше всего сохранится и будет цениться людьми. А все мимолетные как бы замечания, как те, которые я уже привел здесь из Introduction, так и те, которые я не привел не потому, что они того не заслуживают, а только потому, что в краткой заметке я не располагаю достаточным местом, чтобы извлечь из оставшегося после Ривьера литературного наследия все те 'мимолетности', которые он противопоставлял 'бесспорностям' обычного мышления, будут скоро забыты, хотя они нам говорят о жизни не только Fournier, но и самого Ривьера больше, чем может рассказать самая обстоятельная биография. Я не могу закончить эту заметку, не приведя еще нескольких поразительных цитат из Introduction. Все они относятся к Fournier, нo, думаю, нет надобности каждый раз напоминать читателю, что они больше всего говорят о Ривьере. 'Il ne trouvait jamais faciles que les chemins inexplores' (45). [8] Или 'Fournier n'est lui-meme et ne trouve toutes ses forces que dans l'instant ou il se sent vide de tout ce dont il a pourtant besoin' (47)[9]. Или еще: 'Sachant bien qu'il ne l'obtiendra pas, c'est un tresor qu'il exige, qui lui est du' (48).[10]
Прослеживая судьбу, не жизнь, а судьбу своего друга, Ривьер все больше и больше убеждается, как мало занимает других людей, иначе говоря, как мало имеет объективного значения как раз то, что для человека наиболее важно и существенно. 'Dure tache que de s'accomplir! Que de liens il faut briser! Que de contacts il faut rompre! Comme il est seul l'homme en qui bouge le pauvre et imperieux devoir de creer!'(80).[11]
В конце Introduction мы читаем следующие загадочные слова, которые я считаю необходимым привести целиком, хотя знаю так же хорошо, как знал и сам Ривьер, что в них не только нет ничего бесспорного, но что они никогда не войдут в человеческий обиход, ибо они бросают
