Израиль. Они, разумеется, как у вас раньше говорили, лица еврейской национальности (прямо надо сказать: далеко не все), но от этого вовсе не перестают быть советскими людьми (хотя потихоньку меняются). В Израиле я сталкиваюсь с ними на каждом шагу. В общем и целом пищи для размышлений у меня хватало.
— Когда я говорю «советский человек», я никого не хочу обидеть или, тем более, заклеймить. Я просто хочу сказать, что коммунистический режим наложил определенную печать на всех граждан.
— Дать в двух словах серьезный социально-психологический портрет невозможно. Я перечислю только некоторые его черты, которые представляются мне важными. Например, страх, который пропитывал все поры советского общества. Когда человек боится, он ведет себя не так, как свободный человек. И как следствие страха— недоверие, которое люди питали друг к другу. В обществе, где героем был Павлик Морозов, родители не могли доверять детям. Жена могла доносить на мужа и чувствовать себя при этом настоящей патриоткой. Мужчина и женщина могли со взаимным удовольствием делить ложе, однако это вовсе не давало гарантии от взаимных доносов. А сосед по коммунальной квартире, которому захотелось улучшить жилищные условия?! А заместитель начальника, которому захотелось стать начальником?!
Ну и кроме того, страх и недоверие порождают ложь. Когда люди боятся говорить то. что они на самом деле думают, они начинают лгать. Люди приучались лгать с пеленок. Эти вещи определяют психологию и самые разнообразные аспекты поведения. Вы к этому привыкли, все привычное незаметно — человеку со стороны это хорошо видно. Или вот. например, Сталин говорил, что благодарность — собачья добродетель. Кому хочется быть носителем собачьих добродетелей? То есть в течение трех поколений в России формировался совершенно особый психологический тип. Конечно, после смерти Сталина давление на человека стало помягче. Но все равно все эти стереотипы в той или иной форме еще более тридцати лет воспроизводились.
— Речь вовсе и не идет о полном психологическом портрете, это в кратком разговоре заведомо невозможно — я же с этого начал. Я сейчас говорил о человеке лишь в его специфическом советском измерении, о тех его важных внутренних чертах, которые определялись политическими условиями его существования.
— Главная его проблема, что он очень уж долго был советским. То, что было ему когда-то навязано, стало частью его сущности. Сейчас, как вы сами только что сказали, этого состояния стыдятся, во всяком случае некоторые стыдятся, и хотят каким-то образом от него избавиться. Но, вот, только как? Нельзя же просто сделать вид, что это был какой-то кошмарный сон, нельзя просто вычеркнуть эти десятилетия из истории, притвориться, что их как бы и не было, нельзя в один момент стать иными. Это совершенно невозможно. И потом, если люди хотят меняться, у них должен быть какой-то идеал, понимание, в какую сторону двигаться.
Один из таких идеалов — досоветское состояние: вернуться назад, в дореволюционную Россию. Я хотел бы продемонстрировать утопизм этой идеи на очень простом примере. Девушка, которая в один прекрасный день перестает себе нравиться, решает совершить маленькую личную революцию и красит себе волосы в зеленый цвет.
— Пожалуйста, красный так красный. Проходит два дня, она смотрится в зеркало, и ей начинает казаться, что революция. пожалуй что, не удалась. Ничего страшного: она больше не повторяет революционную процедуру и через некоторое время становится самой собой. Теперь представьте себе, что она ходит в красных волосах долгие годы. И вот она перестает краситься в надежде вернуться к тому — давнему доперекрасочному состоянию. Ничего не получится: прежних кудрей уже нет.
В 20-х годах возврат еще был возможен, сейчас — нет. «Советское» — это маска, которая со временем превратилась в лицо. Советская власть рухнула, но советский человек остался в постсоветском: он не стал добрее, лучше, созидательнее.
— Конечно, изменилось: теперь стало возможно, ничего не опасаясь, нести публично любую околесицу.
— Не морочить себе голову глупостями, а родить детей — она пока что еще вполне в фертильном возрасте!
Нельзя быть старым!
Опубликовано в 22 выпуске 'Мекор Хаим' за 2000 год.
В старости меняется пропорция между душой и телом: тела становится меньше — души больше.
Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика
—
— Для психоаналитика действительно неожиданно. Я думаю, начало старости — это рубеж, когда прекращается рост и начинается деградация, когда теряется способность к творчеству и обновлению. Именно поэтому я время от времени говорю своим ученикам, чтобы их малость расшевелить: хотя у вас не видно лысины и живота, они уже у вас внутри. Есть такая хасидская история. Хозяин принимал гостя и предложил ему выпить. Тот говорит: «С удовольствием, пошли мальчика, пусть принесет». Но хозяин принес сам. «Почему ты не послал мальчика?». — «Знаешь, я стараюсь сохранять мальчика в себе и поэтому время от времени посылаю его что-нибудь сделать».
—
— И с волосами в ушах — тоже. Молод тот, кого интересует жизнь, кто способен находить в ней что-то новое. Рабби Нахман из Брацлава (Нахман из Брацлава (1772–1810) — основатель одного из направлений н хасидизме, автор ряда оригинальных сочинений, оказавших существенное влияние на еврейскую мысль и литературу (в частности, на Мартина Бубера) говорил: «Нельзя быть старым!». Еще он говорил: «Почему человек в 90 лет не может быть, как три человека в 30?!».
— Я вам расскажу еще одну хасидскую байку. Сидят двое в очереди в ожидании суда после смерти. Вызывают одного из них. «А почему не меня? Я же впереди!». — «Сначала те, кто старше». — «Но я же намного старше! Я его на руках носил». — «Э, у нас другой возраст: он жил полной жизнью, а у тебя, даже если хорошо поскрести, больше двух годочков не наберется».
— Премудрый пескарь — это старость, от которой предостерегал рабби Нахман. Сам-то он по «другому возрасту» прожил большую жизнь и не состарился.
