Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика

— А как же! Русская литература полна меланхолии, тоски и депрессии.

— Русская литература — это хорошая отдельная тема; может быть, о ней как-нибудь в другой раз, а сейчас давайте, с вашего позволения, вернемся в русло проклятий. Ведь в отличие от ругательств этого добра в Библии, кажется, хватает.

— Да, уж этого хватает. В Торе есть большой фрагмент, полностью состоящий из проклятий за неисполнение заповедей[18].

— Я помню: это очень впечатляющий текст — такая мрачная библейская поэзия. Может быть, имело бы смысл хотя бы немного в качестве иллюстрации процитировать.

— Нет уж, проклятья давайте цитировать не будем. Если кто из ваших читателей захочет, сам прочтет. Слово — это серьезная вещь, есть слова, которые не следует использовать легкомысленно.

— Проклятья, о которых идет речь, — это проклятья Всевышнего. У них, помимо мощи, есть какая-то специфика?

— Они носят условный характер. Во фрагменте, который я упомянул, говорится, что случится с еврейским народом, если он будет вести себя неправильно. Это предостережение, и оно в конечном итоге проникнуто заботой. А в том случае, когда проклинает человек, — это просто выплеск зла. С проклятьем из человека в мир выходит то плохое, что он в себе накопил. Есть такие вещи, которые человеку очень хотелось бы сделать и он бы это непременно сделал, если бы только не боялся полиции. Полиция мешает, она устанавливает ограничения.

— О если бы ей всегда это удавалось! Но, с другой стороны, это все-таки внешние ограничения.

— Это верно, но есть люди, для которых внутренних ограничений просто не существует. А ведь сказать-то можно все, что вздумается, особенно полиции не боясь; можно проклясть близких и далеких, живых и мертвых, сильных и слабых — одним словом, весь мир. Это и есть выражение зла в чистом виде. Тора относится к этому очень серьезно. Есть общий запрет на проклятья: нельзя в принципе проклинать человека. Есть запреты и на конкретные проклятья. Сказано, например, что проклинающий родителей заслуживает смерти.

— Единая Европа этого бы не одобрила.

— Это ее право. Но мы исходим из того, что человеку полезно знать, как оцениваются его действия, даже нематериальные действия, и чего они заслуживают. Запрещается проклинать царя и проклинать глухого. Это как бы два полюса, между которыми располагается все поле проклятий. Царь слышит все — глухой вообще ничего не слышит, он даже и не обидится. Но это не имеет ровно никакого значения. Проблема не в нем — проблема в проклинающем.

В фантомном мире

Опубликовано в 34 выпуске 'Мекор Хаим' за 2001 год.

«Здесь» меня пинали ногами — «там» три ангела будут подавать мне пальто

Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика

— Однажды один еврейский торговец отправился зимой в далекую поездку. Была метель, кони сбились с пути, он целый день не ел, замерз, натерпелся страху. Наконец ночью въехал в незнакомое местечко. Во всех домах темно, только в одном горит свеча — раввин читает Тору. Раввин принял торговца, накормил, обогрел, выпили. И тут у них состоялся такой разговор.

Торговец. Видишь, какая у меня собачья жизнь!

Раввин. Ну а прибыль-то?

Торговец. Какая прибыль! Еле концы с концами свожу, хорошо хоть дети накормлены — одна надежда, что за эти муки получу я награду на небесах.

Раввин. Послушай, ты с утра до вечера в трудах, терпишь лишения, из кожи лезешь вон, чтобы заработать, и при всем при том заработок твой ничтожен, но ведь для той, небесной, жизни ты пальцем о палец не ударил и никаких лишений не претерпел — так с чего же ты взял, что «там» твой заработок будет больше?

— Я бы не назвал слова раввина утешительными.

— Раввин полагал, что его гость нуждается не в утешении, а в назидании.

— Ясное дело, последнее слово остается за назиданием. Это очень удобно. Купец лишается возможности изложить свое понимание. Как бы очевидно, что ответить ему решительно нечего, что он ошеломлен неожиданно свалившейся ему на голову истиной и будет размышлять о ней в своем долгом и трудном пути по заснеженному жизненному полю. Вопрос «с чего же ты взял?» оказывается риторическим.

— Насколько я понимаю, вам хотелось бы ответить на этот вопрос вместо купца.

Первый. Купец вовсе не считае — Скажем так: я могу попытаться. Позиция купца не может быть интерпретирована однозначно. Я могу предложить два варианта. т, что небесная жизнь требует каких-то специальных трудов — они универсальны: что нужно «здесь», нужно и «там». Он берет на себя определенные обязательства и, выполняя их, получает за это положенную плату: сейчас лишь мизерный аванс (хорошо, он готов подождать), основная плата полагается после смерти.

— А второй вариант?

— Купец полагает, что страдания «здесь» и награда «там» жестко увязаны. Они находятся как бы в противофазе: плюс в земном существовании — минус в посмертном, и наоборот. Вот что мог сказать купец, а может быть, и еще что-нибудь, если бы в вашей притче с одинокой свечой истины во мраке жизненной ночи не была предусмотрительно поставлена точка.

— Насчет жизненных трудов. Ведь и ворона трудится: добывает корм, строит гнездо, высиживает птенцов, защищает их, учит летать. Все эти труды — необходимые условия ее существования, однако они не дают ей ни малейшего шанса для будущей жизни.

— Вы полагаете, ворона лишена будущей жизни?

— Несомненно. А что, жалко ворону?

— Да нет, зачем ей, ведь небесная жизнь была обеспечена ей и в посюстороннем существовании.

— У вороны, как, впрочем, и у человека, есть животная душа, не имеющая потенции бессмертия. Но у человека есть, сверх того, еще бессмертная божественная душа, которая дает ему возможность посмертного существования.

Между тем купец из притчи живет, как ворона, с поправкой на интеллектуальную развитость. Почему же тогда у него должно быть перед вороной какое-то преимущество? Раввин в своем разговоре с торговцем апеллирует к специфически человеческим возможностям собеседника — к тому, что отличает его от зверей и птиц.

Что же касается небесных наград за земные страдания, то это действительно популярная и в высшей степени утешительная теория: чем хуже «здесь», тем лучше «там»; «здесь» я несчастен, унижен и оскорблен, зато «там» с лихвой получу все то, чего был лишен «здесь»; «здесь» меня пинали ногами — «там» три ангела будут подавать мне пальто; «здесь» я болен — «там» здоров; «здесь» я полное ничтожество — «там» сижу на златом крыльце в бриллиантовом венце.

— Понятно: кто был ничем, тот станет всем. Но три ангела на одно пальто — явный перебор. Мне кажется, хватило бы и одного.

— Зато почет какой! Эта теория может, конечно, согревать несчастного человека, но в конце концов ему придется убедиться в ее иллюзорности. Если ты ложишься спать, как собака, ты не проснешься, как лев. Наоборот, правда, бывает.

— Хорошо. Легли спать. И проснулись без тела. И что дальше?

— Дальше выясняется, что душа свободна от телесных ограничений, но совершенно не представляет,