случайность. Даже несмотря на то, что мистик-это своего рода суперверующий, он все равно разрушает ту ткань, на которой сам же и вырос. Это верно и по отношению к христианскому мистицизму, говорим ли мы, с одной стороны, о Якове Беме или, с другой стороны, о (как я назвал бы ее) милой еврейской девушке по имени Тереса де Авила, которую католическая церковь называет Святой Терезой и которая явно была мистиком.
Во многих отношениях эта разрушительная тенденция является неотъемлемой частью всех мистических систем. Арабская литература уже устала от суфиев, даже там, где они стали могущественными. А в некоторых странах мусульманского мира, как ни странно, суфии стали правителями. В течение многих лет всей Северной Африкой управляли люди, которые были руководителями суфийских сект. По-моему, даже имам — правитель Ливии — был Эль-Седуси, главой суфийской группы 'Седуси', и даже сейчас король Марокко теоретически все еще является главой и духовным лидером большого мистического направления. Конечно, он не мистик и больше полагается на ружья, чем на проповеди, но это пример того, как мистическая традиция стала истеблишментом.
Но тем не менее всегда существовало огромное чувство мистического, потому что мистическая литература, которая в определенном смысле пересекает границы, всегда свободно пользовалась словами. Приведу пример, связанный с исламом. Омар Хайям много пишет о вине. Значительная часть его поэзии посвящена вину. Как вы знаете, предполагается, что мусульмане вообще не должны пить вина. Но (при том что большинство застольных песен, стихов о вине написано арабами и мусульманами) существует обширная литература, в которой вино не просто время от времени упоминается, а является центральной темой. Современные исследователи, также как и верующие в прошлом, полагают, что Хайям говорит не о вине в прямом смысле этого слова, а о мистическом опьянении, и все это, я бы сказал, в высшей степени символическая литература. То есть, когда он говорит о вине, он не думает о вине и вообще не думает об алкоголе. Он думает о более высоких материях. Но даже тогда, когда это так, а выяснить это часто действительно трудно, тот факт, что мистик пользуется таким языком, не просто открывает путь непониманию, но и явно открывает путь попыткам выяснить, нельзя ли смешать немного мистического 'вина' с вином, содержащим настоящий алкоголь. Подобное происходило также и во многих других мистических традициях, например, в традициях, возникавших в рамках христианского мира, в том числе и в православной церкви. На определенном этапе святым, то есть святым-мистиком, считался человек, у которого была своего рода прямая связь с Божественным началом. Такой человек в определенном смысле позволял себе большую свободу, и в этом была сверхъестественная сила и в то же время сверхъестественное нарушение законов. Не думаю, что лучшим примером русского мистицизма будет Распутин, но этот человек был своего рода смешением; он не был совсем не на своем месте. Это сочетание мистика и человека, стоящего выше правил, или, если говорить практически, нарушающего все правила, какие ему захочется, не является редким. В действительности оно довольно широко распространено почти в каждой мистической традиции.
Вернемся в наше время. Сегодня во всем мире существуют и активно себя пропагандируют различные культы. У этих культов есть лидеры, гуру, как бы их ни называли, и многие из этих лидеров — мистики. По крайней мере, если не вдаваться глубоко в тему, они или обладают глубоким проникновением в высшие сферы, или делают вид, что это так. Таких людей много, некоторые появлялись в Индии, некоторые в Японии, и я уверен — просто потому, что каждая страна имеет склонность к их появлению, — я уверен, что и в России их можно найти: культы, группы, смеси культов.
Недавно кто-то написал книгу. Кстати, он тоже такой гуру на час, у него около четырехсот последователей. Он написал о своем духовном пути, и одной из главных тем книги было то огромное разочарование, которое он испытал, узнав о личной жизни всех этих гуру. И он описывает их очень подробно. Это не попытка унизить этих людей, а попытка описать, как он прошел свой путь, узнавая что-то о лидерах крупнейших современных мистических групп: что один из них помешан на сексе, другой помешан на деньгах, а третий — и на том, и на другом… Он описывает их одного за другим и рассказывает о своем чувстве разочарования. Недавно я встретил этого человека и сказал ему — и он, возможно обиделся, — я сказал ему, что вся эта книга просто отражает еврейский предрассудок, потому что, будучи евреем, он в каком-то смысле предполагал, что лидер мистической группы должен вести себя, как обыкновенный человек, а это было ошибкой: он должен знать, что эти люди по своему собственному определению стоят превыше любого закона. Они не чувствуют себя плохо оттого, что делают некоторые вещи, которые другим людям могут показаться отвратительными, — напротив, они считают, что это и есть правильное поведение, потому что главное заключается в том, что вы стоите превыше закона, а закон на самом деле предназначен для простых людей, и когда вы достигли этого уровня, то вы по-настоящему свободны.
Приведу прекрасный пример. Расскажу вам о человеке, стоящем намного ближе к нам. Определяя путь мистика, он сказал, что можно понять многие вещи из игры в шашки. Он сказал: 'Вы всегда продвигаетесь на один шаг. Каждый раз вам разрешается продвинуться только на один шаг. И двигаетесь вы только в одном направлении. Вы не можете двигаться назад, а все время должны двигаться вперед. Но, достигнув последней черты, вы получаете разрешение двигаться во всех направлениях'. То же происходит и в шахматах. Пешки в шахматах делают то же самое. Они идут к последней черте, и тогда пешка может стать слоном, ладьей или ферзем, когда захочет. Таково же и представление мистиков о том, что, достигнув последней черты, вы становитесь свободными от любых ограничений; вы можете делать что хотите.
Я должен сказать, что, исторически говоря, еврейский мистицизм никогда не шел по этому пути. Еврейский мистицизм не только не антагонистичен, но, возможно, еврейский мистицизм — одна из сильнейших опор того, что я бы назвал еврейским фундаментализмом. Фундаментализмом, понимаемым как желание воспринимать вещи дословно, в прямом и простом смысле слов. Дело в том, что во всем еврейском мистицизме, с древних времен до недавнего времени, наблюдается то, что еврейский мистицизм пошел по абсолютно другому пути. Еврейский мистик — это всегда тот, кто, я бы сказал, не только соблюдает закон, но его мистицизм всегда служит путем создания новых законов или значительного уточнения законов. Если читать новые или относительно новые еврейские книги по религиозному законодательству, то можно увидеть, что влияние мистика на законы — это добавление новых деталей, новых форм, но он никогда не идет напролом сквозь старые законы. В результате это очень упорядоченный способ восприятия вещей.
Я не собираюсь и не должен пытаться углубляться в теорию вещей. Почему еврейский мистицизм не пошел по тому же пути, что другие? Почему мистицизм везде, где он встречается — от греческих мистерий до учений современных гуру, — в большинстве своем одинаково преступал законы, и почему в иудаизме он не делал этого? Конечно, все знают, что мы, евреи, — странные люди, но не можем же мы быть настолько странными. Это кажется почти невозможным: как можно быть мистиком и тем не менее придерживаться мелких деталей? Таков, в основном, вопрос, стоящий перед евреями в этом смысле.
Не углубляясь в детали, скажу, что это берет свое начало в абсолютно другом теологическом понимании закона. Около двух тысяч лет назад Иосиф Флавий пытался объяснить греческой общественности образ жизни евреев, он обращался к образованным людям, которые не были евреями и ничего не знали об иудаизме. Между прочим, он даже недостаточно хорошо знал греческий язык, но он сделал все, что мог. Помимо других вещей, он пытался объяснить, какая система законодательства применяется евреями. Он говорит: мы, народ, — не аристократия, мы не демократия, мы не теократия, и он дает этому название — номократия, то есть власть закона. В определенном смысле верховным правителем страны является закон, а не царь и не какой-то орган управления. Был Храм, и были первосвященники, и было Богослужение, но все это подчинялось власти закона, и они — и царь, и администрация — не только не могли нарушать его, но и подчинялись ему. Закон здесь, насколько можно об этом говорить, идентичен Божественному началу, а не отличается от него. В то время как у других народов есть теократия, у евреев, видимо, закон стоит на том же месте, на котором у других народов стоит Бог. Возможно, это очень странное представление. Оно рассматривалось часто и по-разному, но я думаю, что это, возможно, правильное определение, основанное на вере в то, что закон не просто имеет Божественное происхождение, но и сам по себе Божественен. Я скажу это на иврите: многие народы верят в то, что 'Тора мин ѓа-Шамаим', закон дан с Небес, но мы верим в Тору, которая сама по себе 'Шамаим', что закон — сам по себе Небеса. Это очень важное различие. Наша мистическая литература говорит: Тора, то есть закон, и Бог — одно и то же, 'Тора вэ-ѓа-Кадош-барух-ѓу коль эхад' — 'Закон и Бог — одно и то же'. Поэтому поиск Божественного начала не переходит границы закона, потому что закон — это не посредник, а в каком-то смысле он
