(Овидий. Метаморфозы. XIII, 750-897)
Акид, сын Фавна и нимфы Симефиды, полюбился своей красотой нереиде Галатее. Ему было не более шестнадцати лет, и едва заметный пушок оттенял его щеки. Сердце его было исполнено любви к прелестной нереиде, и она также была счастлива только с ним. Но в то же время преследовал ее безграничной любовью исполинский циклоп Полифем. На нем сказалось все могущество Афродиты: лютое чудовище, к которому не заходил безнаказанно ни один чужеземец, грубый презиратель богов небесных познал любовь. Страсть к Галатее вполне овладела им, сердце его пылало ярким пламенем, и позабыл циклоп стада свои и пещеры. Появилось в нем желание нравиться, и он стал заботиться о красе тела; мотыгой причесывал он щетинистые волосы и серпом стриг косматую бороду; смотрелся в воду и изучал выражения своего лица. Природная его дикость и кровожадность исчезли, и чужие корабли проплывали мимо него безопасно. Так прибыл в Сицилию знаменитый предсказатель Телем и, посетив циклопа, предрек ему, что Одиссей лишит его единственного глаза, находившегося на середине лба. 'О глупый прорицатель, – сказал, смеясь, циклоп, – другая уж похитила у меня глаз'. Клинообразной вершиной выдавался далеко в море скалистый холм, с обеих сторон омываемый прибоем волн.
Туда-то часто приходил дикий циклоп со своими овцами и садился на самую середину возвышенности. Положив к ногам сосну, длиной с мачту, служившую ему посохом, он брал свирель, составленную из ста трубок, и так сильно дул в нее, что суровые звуки раздавались далеко за горами и морем. Галатея, ради которой и пелись песни, сидела где-нибудь, скрытая в гроте, и, прижавшись к груди любимого Акида, внимала этим звукам и песне. 'Галатея, – так пел исполин, – белее ты белоснежной цветочной пыли бирючины, свежее луга, усеянного цветами, стройнее высокой ольхи, резва ты как нежный козленок; Галатея, ты нежнее пушка лебединого и сгущенного молока, но вместе с тем тверже скалы и дуба, неукротимее медведицы. Ты бежишь от моей печали, как олень, преследуемый собаками, или, лучше, как воздушное дыхание. А если б ты меня знала, раскаялась бы в своем упорстве, прокляла бы свою недоступность и постаралась бы пленить меня. Есть у меня глубокая пещера в горе, там не почувствуешь ты ни полдневного зноя, ни ночного холода; есть у меня деревья, отягченные яблоками, есть лозы с золотыми и пурпурными гроздьями, и как одно, так и другое храню я для тебя. В лесной тени найдешь ты землянику и персики, каштаны и другие плоды, всякое дерево обязано тебе служить. Все эти овцы и козы мои – много еще бродит их в долинах, а другие – в лесах, много находится в пещере, в стойле; и если б ты спросила: 'Сколько их?' – я бы не мог дать тебе ответа. Только бедный считает свой скот. Если б я стал похвалить их, ты бы мне не поверила; сама должна ты увидеть, как переполнено у них вымя. Молоко, белое как снег, всегда у меня в изобилии; часть его идет на питье, другая на сыр. И не обыкновенные, легко добываемые дары, не зайцев или молодых коз, не пару голубей или гнездо с пташками получишь ты от меня! У меня есть два медвежонка, только что пойманные в горах и так похожие друг на друга, что едва ли тебе различить их, и с этими медвежатами можешь ты играть, – их получишь ты в дар от меня. Покажи над волнами миловидную головку, о Галатея, и приди сюда, не отвергая даров моих. Наружность моя мне право известна, еще недавно смотрелся я в зеркало вод и она мне понравилась. Посмотри, как я велик! Сам Зевс на небесах – и тот не более меня. Изобильные и крепкие волосы высятся над важным челом моим и, подобно лесу, покрывают плечи. Посреди лба, величиной с могучий щит, огромный и блестящий глаз. Разве не одним блестящим кругом смотрит с высоты небесной на обширную землю Гелиос? Вспомни: отец мой, владыка вашего моря – он будет твоим свекром. Сжалься же, Галатея, услышь мольбы мои, одной тебе я покоряюсь. Я презираю и Зевса, и небо, и всесокрушающую молнию, но тебя я почитаю, гнев твой для меня ужаснее молнии. Если б ты не любила, я легче переносил бы твое презрение; но отчего любишь ты Акида, а меня презираешь: отчего объятья его предпочитаешь моим? Акид может нравиться, он может – с прискорбием сознаюсь в том – нравиться тебе, но попадись он мне под руку – увидит, что есть-таки сила в исполинском моем теле. Я разорву его на части, я поволоку по полю содрогающееся его сердце, его изодранные члены и побросаю их в твои волны: соединяйтесь тогда. Сердце мое пылает яростью – оскорблена любовь моя; в груди моей Этна с ее пламенем. А тебе, Галатея, все это нипочем!' Тщетны были рыдания циклопа, и вдруг вспрыгнул он и стал неистовствовать, как бешеный бык. Увидел он Галатею и Акида, спокойно отдыхавших, не опасаясь чудовища. 'Вижу вас! – вскричал он, разгневанный, так что на голос его отозвалась Этна. – Я клянусь, в последний раз нежитесь вы вместе!' Испуганная Галатея нырнула в море, а Акид бежал и кричал, устрашенный: 'Спаси меня, Галатея, спасите меня, отец мой и мать: я пропал!' Дикий циклоп преследует его, отторгает от горы скалу и мечет ее в юношу. Только крайняя оконечность утеса попала в него, и он был весь ею покрыт и раздавлен. Умоляемые о спасении родители и Галатея не могли спасти Акида, но превратили его, то дозволил рок, в реку. Алая кровь текла из-под скалы. Вскоре алый цвет стал мало-помалу исчезать и река приняла цвет воды, мутной от дождя. Скоро исчез и этот цвет и светлая река потекла из-под треснувшей скалы. Вдруг – о чудо! – из пучины вынырнул до пояса юноша с увенчанной тростником головой. То был речной бог Акид. Он стал только белее прежнего, и лицо его, как речного бога, приняло голубоватый цвет. До сих пор река эта называется Акидом.
(Овидии. Метаморфозы. XIV, 320-434)
Латинский царь Пик, сын Сатурна, был красивый, юный герой, любимый всеми нимфами гор и вод Лациума. Сам же он любил только молодую супругу свою, дочь Януса и Венилии, прелестную нимфу Каненсу, т.е. певицу. Это имя было ей дано за чарующее ее пение. Бывало, идет она по полям, распевая, а скалы, деревья, лесные звери, прислушиваясь, идут вслед за нею; реки задерживают свое течение, птицы в воздухе останавливаются в своем полете. Однажды тешилась она своим искусством, а супруг ее Пик ехал к лесам лаврентским и охотился на вепря. Бодро сидел он на борзом коне, держа в левой руке два копья; пурпурное одеяние его было стянуто золотой пряжкой.
В тех самых лесах пребывала тогда дочь солнца Цирцея, известная чародейка; она прибыла со своего острова собрать на плодородных холмах новых трав для волхвований. Притаясь в кустах, увидела она прекрасного юношу и так поражена была его видом, что уронила собранные травы. Страсть загорелась во всей ее крови. Оправившись от первого волнения, решилась она признаться юноше в любви своей; но быстрота коня и окружавшая его толпа спутников помешали ей. 'Не уйти тебе от меня, даже если б ураган унес тебя с собою,' – сказала она и волшебством своим создала призрачного вепря, который как будто пробежал мимо царя и скрылся в чащу леса – туда, где сросшийся кустарник заграждал коню путь. Пик быстро спрыгивает с усталого коня и пешком стремится в лес за призраком. В это самое время Цирцея произносит волшебные изречения и мольбы, различными заклинаниями призывая таинственные силы: поднявшийся с земли туман застилает небо, и спутники царя теряют след его на перекрещивающихся тропинках. Волшебница, пользуясь местом и временем, подходит к молодому царю. 'Светлыми твоими очами, очаровавшими меня, – сказала она, – прелестным твоим видом, меня покорившим, заклинаю тебя, юноша, – сжалься над моей любовью, не презирай жестоко Цирцею; всевидящий бог солнца будет тебе тестем'. Дерзко отверг Пик ее мольбу. 'Кто бы ты ни была, – воскликнул он, – твоим я не буду; другая уж владеет мной – Каненса, дочь Януса, и ей одной буду я принадлежать всю мою жизнь, если только боги будут милостивы ко мне'. Несколько раз возобновляла Цирцея свои мольбы, но все тщетно. 'Даром это тебе не пройдет, – сказала она наконец, гневная. – Тебе уж более не видать Каненсу. Посмотри теперь, что может сделать оскорбленная любящая женщина'. Тут обратилась она два раза к востоку и два раза к западу и три раза дотронулась до юноши жезлом, проговорив волшебные заклинания. Пик убегает и удивляется, что бежит скорее прежнего; он замечает на своем теле перья, и, досадуя, что ему так внезапно приходится увеличить собой число птиц в лаврентских лесах, втыкает твердый свои клюв в древесные стволы и, разъяренный, язвит высокие ветви их. Пурпурное одеяние его превратилось в пурпурные перья; там же, где прежде золотая запонка стягивала платье, растет пух, а на затылке свивается золотое кольцо; от прежнего Пика осталось одно только имя: латины и стали звать дятла picus.
Между тем спутники Пика тщетно искали повсюду своего господина. Встречают они наконец волшебницу – ветер и солнце разогнали туман – и, осыпая ее укорами, требуют своего царя, угрожают ей насилием и уж поднимают оружие. Тут Цирцея распространяет свой яд и волшебными криками призывает богов ночи и тьмы. Вдруг – о страшное чудо! – лес задрожал и пришел в движение, ближайшие деревья
