- Блестяще, Уинстон. Ни одной фальшивой ноты! Как это ни смешно, я не мог отделаться от впечатления, что он и впрямь верил в то, что говорил.
- Не пойму, - Черчилль с усилием, как будто у него плохо гнулась шея, поднял на Рузвельта взгляд, - о чем вы говорите? Только что он, по сути, заявил, что не собирается выполнять прежних договоренностей, - а вы восхищаетесь тем, как ловко он это обосновал…
- Я ничего не слышал относительно какого-либо пересмотра договоренностей. Только о том, что не прекратит боевых действий, пока немцы не капитулируют.
- Сейчас не время для формальных разговоров. Продвижению его войск должен быть положен надлежащий предел!
- Могу только процитировать маршала Сталина: с какой стати? И добавлю от себя: каким образом?
- Завтра следует предельно жестко обозначить нашу общую позицию.
- Вы говорите… о чем-то вроде ультиматума?
- А хотя бы и так! Кстати, - вы, не я, первый произнесли это слово.
- Замечательно! И чем вы готовы прямо сейчас, завтра, подкрепить СВОЮ позицию? Чем именно вы напугаете робкого и слабодушного маршала Сталина настолько, чтобы он отказался от победы, оплаченной такой кровью?
- Вы, возможно, не знаете, господин президент, но это не первый случай в наших отношениях с Россией. Были исторические прецеденты. И они тогда прекрасным образом убрали свои лапы от Стамбула и Проливов, натолкнувшись на твердую позицию… цивилизованных стран.
- Вы говорите об угрозе применения вооруженной силы? Хорошо. Я не против, потому что меня самого вовсе не устраивает развитие событий. Только давайте все обсудим трезво, без лишних эмоций. Вы готовы? Тогда начнем. Не знаю, как у вас, а у меня сложилось впечатление, что маршал Сталин сегодня обозначил свою окончательную позицию: повлиять - могу, прямо остановить войска в связи с какими-то вздорными обстоятельствами, непонятными армии и народу - не могу, делать это окольными путями, мешая правильному ведению боевых действий, не хочу и не буду. Это непробиваемая позиция. Вы начнете угрожать, он вам повторит то же самое, только с большим раздражением. Далее. Когда у нас планировалась высадка на континенте? В мае следующего года? Тогда практический вопрос: сколько вам потребуется времени, начиная с этой минуты, чтобы высадить во Франции или Голландии столько войск, чтобы они могли хотя бы обозначить присутствие на континете? То есть не менее восьми-двенадцати дивизий? Не менее месяца, не так ли? Понятно, при соблюдении целого ряда условий: немецких войск не будет, или же они не сопротивляются.
- Я думаю, в свете сложившихся обстоятельств мы найдем взаимопонимание с гуннами.
- В этом я практически не сомневаюсь. Такие люди среди высших чинов наци, несомненно, есть. Не идиоты же они, в конце концов. Остается только отыскать их, наладить контакт с каждым, поддержать заговор, если он есть, или помочь с организацией, если такового нет. Дальше им с нашей помощью остается только устранить Гитлера, - физически или организационно, - победить фанатичных наци из числа СС, консолидировать власть и довести нужные приказы до войск на Западе. Неизбежная неразбериха в верхах, связанная со сменой руководства, окончательно дезорганизует управление тем, что еще осталось от войск на Восточном фронте. Боюсь, русские не проявят надлежащего благородства и не остановят в связи с этим наступления. Скорее наоборот. Не знаю, как вам, а мне кажется, что все еще остается слишком много 'если'. И опять-таки даже при фантастическом везении на все это потребуется какое-то время. А я боюсь, что его нет. Совсем.
- Что-нибудь, - тон Черчилля был на редкость мрачным, а взгляд - откровенно тяжелым, - еще?
- Да нет, практически все. За исключением пустяка. Наш союзник с явным уважением относится к Королевским ВВС. Прекрасно отдает себе отчет, что у него нет флота, хотя бы отдаленно сопоставимого с флотом Его Величества. Но, боюсь, у маршала Сталина может иметь место… превратное впечатление о боеспособности Королевских сухопутных сил. В силу недостаточной информированности. В этом случае он может воспринять угрозу… не так серьезно, как вы, очевидно, рассчитываете. Видите ли, он превосходно знает, что в Африке британскому контингенту потребовалось полтора года, чтобы научиться удерживать позиции при пятикратном перевесе в силах, а никакими более впечатляющими примерами он не располагает. Если, существует вероятность, что, выслушав вашу угрозу, он проигнорирует ее… лучше вообще не поднимать эту тему.
- В Африке мы имели дело с лучшим тактиком в мире. Странно что мне приходится говорить вам об этом.
- Бесспорно. Очень правильные слова. Но для маршала Сталина их логика может оказаться не столь очевидной. С одной стороны - Роммель попросту никак не проявил своих дарований на Восточном фронте, его не знают, а с другой, - британская армия стяжала ничуть не большие успехи в столкновении с Манштейном, Гудерианом и Готом, которых они знают очень хорошо. Первые двое, кстати, уже в отставке ввиду, мягко говоря, неубедительных успехов на Восточном фронте.
- БРИТАНСКАЯ армия? Не армии союзников? Я правильно вас понял?
- Время, господин премьер-министр. Нас, к сожалению, разделяет Атлантика. Так что на первых порах Британской империи придется взять всю тяжесть нового конфликта на себя. И от успеха ее армии будет зависеть мера участия в этом конфликте армии США. Видите ли, поддержка действий Англии на европейском театре военных действий народом и Конгрессом Сединенных Штатов на самом деле не такое уж очевидное дело. Слишком многие считают, что нам вообще не следует лезть в европейскую кашу со своей армией. Даже Британию у нас не все так уж безоговорочно любят. И если участие в новой войне, смысла которой люди не понимают, потребует больших потерь… моя администрация не удержится у власти, Уинстон. А у нас еще далеко не все решено с Японией. И если мы всерьез поссоримся с русскими, - а у них мирный договор с Японией, который японцы свято соблюдали! - они смогут сделать это решение недопустимо долгим.
- Все равно вы меня не убедили.
- И не стремился, господин премьер-министр. Просто пытался, рассуждая вслух, обозначить объем стоящих перед нами, - вами и мной, - трудностей. Если в моих рассуждениях что-то ошибочно, поправьте меня. Я буду искренне рад, если кто-нибудь меня переубедит.
- Вы считаете, что дядя Джо не блефует и его армия и впрямь настолько боеспособна?
- Мне кажется, - Рузвельт улыбнулся обычной своей обоятельной улыбкой, - было бы правильнее, если бы этот вопрос вы задали вашей разведке, господин премьер-министр. Точно заданный вопрос, знаете ли. Чтобы люди поняли, чего именно вы от них хотите. Я не сомневаюсь в добротности добываемых ими фактов… но, видимо, они по какой-то причине не складываются в полную и объективную картину.
По окончании беседы Черчилль долго лежал на диване, уставившись невидящим взором в стену. По сути дела, этот ублюдок сказал ему, что считает попытку какого-либо нажима на опасного союзника авантюрой и опасной глупостью, а если Англия в нее все-таки влезет, так чтобы на помощь США особо не рассчитывали. А еще, что поспешная попытка вот так, без подготовки, высадиться на континент кончится тем, что британскую армию разгромят либо немцы, либо русские. Что Рузвельт знает такого, чего не знает он, Черчилль?
- Герр фон Браун, только от вас зависит, кем вам быть: военным преступником, прямо повинным к смерти ста тысяч заключенных, или творцом, целиком погруженным в мечты о Космосе и отрешенным от окружающего его преступления.
- Я не вижу, - сухо ответил конструктор, - чем бы мог быть полезен вам.
- Правда? Ну, если это единственное препятствие, то его очень легко устранить. Мы вам покажем, чем можете быть полезны. И насколько.
- Боюсь, вы все-таки заблуждаетесь. Судить о степени своей полезности вам могу только я сам. И больше никто.
- Фон Браун. Должен признаться, что в вашем случае испытываю сомнения. Вы, преимущественно, - конструктор? Или, по большей части, все-таки человек СС? А я очень не люблю испытывать сомнений. И руководство против. Оно любит, чтобы подчиненные действовали без всяких сомнений, будучи твердо
